known her act, unknown the doom she faced, Своей роли не зная, не зная жребия, что должна она встретить,
Unhelped she must foresee and dread and dare. Без чьей-либо помощи она должна предвидеть, страшиться и сметь.
The long-foreknown and fatal morn was here Давно предвиденное фатальное утро здесь было,
Bringing a noon that seemed like every noon. Несущее день, что как всякий день выглядел.
For Nature walks upon her mighty way Ибо Природа шагает по своей могучей дороге,
Unheeding when she breaks a soul, a life; Не замечая, когда ломает душу и жизнь;
Leaving her slain behind she travels on: Позади оставляя убитого, она идет дальше:
Man only marks and God's all-seeing eyes. Лишь человек замечает и глаза Бога всевидящие.
Even in this moment of her soul's despair, Даже в этот момент отчаяния ее души
In its grim rendezvous with death and fear, В ее мрачном свидании со смертью и страхом,
No cry broke from her lips, no call for aid; Ни один крик с ее уст не сорвался, ни однин зов о помощи;
She told the secret of her woe to none: Никому она своего горя тайну не выдала:
Calm was her face and courage kept her mute. Ее лицо было спокойно и храбрость ее молчание хранила.
Yet only her outward self suffered and strove; Но, все же, лишь ее внешняя самость страдала и билась,
Even her humanity was half divine: Даже ее человечность была полубожественной:
Her spirit opened to the Spirit in all, Ее дух открывался Духу во всем,
Her nature felt all Nature as its own. Ее природа ощущала всю Природу как свою собственную.
Apart, living within, all lives she bore; Обособленная, живущая внутри, она все жизни несла;
Aloof, she carried in herself the world: Отчужденная, она несла в себе мир:
Her dread was one with the great cosmic dread, Ее страх был един с великим космическим страхом,
Her strength was founded on the cosmic mights; Ее сила была основана на космических силах,
The universal Mother's love was hers. Вселенской Матери любовь была любовью ее.
Against the evil at life's afflicted roots, Против зла в пораженных корнях жизни,
Her own calamity its private sign, Ее собственная беда - его личный знак,
Of her pangs she made a mystic poignant sword. Из своей боли она сделала острый мистический меч.
A solitary mind, a world-wide heart, Одинокий ум, как мир широкое сердце,
To the lone Immortal's unshared work she rose. К никем не разделенной работе Бессмертия она поднялась.
At first life grieved not in her burdened breast: Сперва жизнь не горевала в ее обремененной груди:
On the lap of earth's original somnolence На коленях первозданной дремоты земли
Inert, released into forgetfulness, Инертная, в забвении освобожденная,
Prone it reposed, unconscious on mind's verge, Распростерто покоилась, бессознательно, на краю разума,
Obtuse and tranquil like the stone and star. Тупая и спокойная, как звезда или камень.
In a deep cleft of silence twixt two realms В глубоком ущелье молчания меж двух царств
She lay remote from grief, unsawn by care, Она, удалившись от горя, не беспокоимая заботой, лежала,
Nothing recalling of the sorrow here. Здесь ничто не напоминало о горе.
Then a slow faint remembrance shadowlike moved, Затем медленное обморочное воспоминание шевельнулось, подобное тени,
And sighing she laid her hand upon her bosom И, вздохнув, она свои руки положила на грудь
And recognised the close and lingering ache, И узнала близкую боль застарелую,
Deep, quiet, old, made natural to its place, Глубокую, спокойную, давнюю, там естественной ставшую,
But knew not why it was there nor whence it came. Но не знала, ни почему она там, ни откуда она.
The Power that kindles mind was still withdrawn: Сила, что ум возжигает, была еще убрана:
Heavy, unwilling were life's servitors Тяжелы, нерасположены были слуги жизни,
Like workers with no wages of delight; Как рабочие без зарплаты восторга;
Sullen, the torch of sense refused to burn; Угрюмый, гореть факел чувства отказывался;
The unassisted brain found not its past. Лишенный помощи мозг не находил своего прошлого.
Only a vague earth-nature held the frame. Только смутная земная природа владела каркасом.
But now she stirred, her life shared the cosmic load. Но сейчас она шевельнулась, ее жизнь разделила космический груз.
At the summons of her body's voiceless call По призыву безгласного крика ее тела
Her strong far-winging spirit travelled back, Ее сильный дух ширококрылый назад путешествовал,
Back to the yoke of ignorance and fate, Назад к ярму судьбы и неведения,
Back to the labour and stress of mortal days, Назад к труду и смертных дней гнету,
Lighting a pathway through strange symbol dreams Молнией путь пробивая сквозь символические видения странные,
Across the ebbing of the seas of sleep. Через отлив морей сна.
Her house of Nature felt an unseen sway, Ее дом Природы ощутил колебание незримое,
Illumined swiftly were life's darkened rooms, Быстро освещены были затемненные комнаты жизни
And memory's casements opened on the hours И створки памяти к часам распахнулись,
And the tired feet of thought approached her doors. И усталые ноги мысли к ее дверям приблизились.
All came back to her: Earth and Love and Doom, Все пришло назад к ней: Земля, Любовь, Рок, -
The ancient disputants, encircled her Древние спорщики, ее окружили,
Like giant figures wrestling in the night: Как фигуры гигантские, в ночи борющиеся:
The godheads from the dim Inconscient born Боги, рожденные из Несознания смутного,
Awoke to struggle and the pang divine, К усилию и боли божество пробуждали,
And in the shadow of her flaming heart, И в тени ее сердца пылающего
At the sombre centre of the dire debate, В мрачном центре ужасного спора,
A guardian of the unconsoled abyss Страж безутешной пучины,
Inheriting the long agony of the globe, Наследующий земного шара агонию долгую,
A stone-still figure of high and godlike Pain Как камень неподвижная фигура богоподобной Боли высокой,
Stared into Space with fixed regardless eyes В Пространство незамечающими, остановившимися глазами смотрела,
That saw grief's timeless depths but not life's goal. Что видят горя пучины безвременные, но не цель жизни.
Afflicted by his harsh divinity, Уязвленный своей суровой божественностью,
Bound to his throne, he waited unappeased К своему трону привязанный, он ждал, неуступчивый,
The daily oblation of her unwept tears. Ежедневного подношения ее непролитых слез.
All the fierce question of man's hours relived. Весь жестокий вопрос часов человека снова поднялся.
The sacrifice of suffering and desire Страдания и желания жертва,
Earth offers to the immortal Ecstasy Которую земля предлагает Экстазу бессмертному,
Began again beneath the eternal Hand. Вновь началась под вечной Рукой.
Awake she endured the moments' serried march Пробужденная, она терпела мгновений сомкнутый марш
And looked on this green smiling dangerous world, И на этот зеленый улыбающийся мир опасный глядела,
And heard the ignorant cry of living things. И слышала крик живущих невежественный.
Amid the trivial sounds, the unchanging scene Среди тривиальных звуков, сцен не меняющихся
Her soul arose confronting Time and Fate. Ее душа поднялась, противостоя Року и Времени.
Immobile in herself, she gathered force. В себе неподвижная, она силу копила.
This was the day when Satyavan must die. Это был день, когда должен умереть Сатьяван.
End of Canto One Конец Песни первой
Canto II Песнь вторая
The Issue Предмет спора
Awhile, withdrawn in secret fields of thought, Между тем, удалившись в поля тайные мысли,
Her mind moved in a many-imaged past Ее ум двигался в многообразном прошлом,
That lived again and saw its end approach: Что жило опять и видело своего конца приближение:
Dying, it lived imperishably in her; Умирая, оно нерушимо в ней жило;
Transient and vanishing from transient eyes, Преходящее и исчезающее из глаз преходящих,
Invisible, a fateful ghost of self, Невидимое, роковой призрак себя,
It bore the future on its phantom breast. На своей фантомной груди оно несло будущее.
Along the fleeting event's far-backward trail По тропинке пролетавших событий, назад далеко убегающей,
Regressed the stream of the insistent hours, Двигался вспять поток упорных часов
And on the bank of the mysterious flood И на берегу разлива мистического,
Peopled with well-loved forms now seen no more Населенного любимыми обликами, ныне больше не видимыми,
And the subtle images of things that were, И тонкими образами вещей, что прошли,
Her witness spirit stood reviewing Time. Ее свидетельствующий дух, обозревая Время, стоял.
All that she once had hoped and dreamed and been, Все, на что она когда-то надеялась, о чем мечтала, что было,
Flew past her eagle-winged through memory's skies. Летело мимо нее на орлиных крыльях через небеса памяти.
As in a many-hued flaming inner dawn, Словно в многоцветном внутреннем рассвете пылающем
Her life's broad highways and its sweet bypaths Ее жизни дороги широкие и сладкие тропы
Lay mapped to her sun-clear recording view, Лежали, под ее солнечно-ясным запечатлевающим взглядом прочерченные
From the bright country of her childhood's days Из светлой страны дней ее детства
And the blue mountains of her soaring youth И голубых гор ее воспаряющей юности,
And the paradise groves and peacock wings of Love И райских рощ и павлиньих крыльев Любви
To joy clutched under the silent shadow of doom К радости, ухваченной под тенью рока безмолвной,
In a last turn where heaven raced with hell. В повороте последнем, где состязались небеса с адом.
Twelve passionate months led in a day of fate. Двенадцать месяцев страстных вели в день судьбы.
An absolute supernatural darkness falls Абсолютная сверхъестественная падает тьма
On man sometimes when he draws near to God: На человека порой, когда он приближается к Богу:
An hour arrives when fail all Nature's means; Час приходит, когда бессильны все средства Природы;
Forced out from the protecting Ignorance Из защищающего Неведения вытолкнутый
And flung back on his naked primal need, И отброшенный к своей обнаженной главной нужде,
He at length must cast from him his surface soul Он, наконец, должен выбросить из себя свою душу поверхностную
And be the ungarbed entity within: И быть сущностью неприкрытой внутри:
That hour had fallen now on Savitri. Этот час теперь настал для Савитри.
A point she had reached where life must be in vain Она точки достигла, где либо жизнь должна оказаться напрасной,
Or, in her unborn element awake, Либо, в ее нерожденном элементе разбуженная,
Her will must cancel her body's destiny. Ее воля должна отменить судьбу ее тела.
For only the unborn spirit's timeless power Ибо только нерожденного духа сила безвременная
Can lift the yoke imposed by birth in Time. Поднять может ярмо, навязанное рождением во Времени.
Only the Self that builds this figure of self Только Сам, что строит эту фигуру себя,
Can rase the fixed interminable line Может стереть эту фиксированную бесконечную линию,
That joins these changing names, these numberless lives, Что соединяет эти меняющиеся имена, эти несчетные жизни,
These new oblivious personalities Эти забывчивые персональности новые
And keeps still lurking in our conscious acts И хранит, все же, таящийся в наших сознательных актах
The trail of old forgotten thoughts and deeds, След старых забытых мыслей и дел,
Disown the legacy of our buried selves, Отвергнуть наследство наших похороненных самостей,
The burdensome heirship to our vanished forms Обременительное наследование нашим исчезнувшим формам,
Accepted blindly by the body and soul. Допускаемое слепо душою и телом.
An episode in an unremembered tale, Эпизод в незапамятной повести,
Its beginning lost, its motive and plot concealed, Ее начало утеряно, ее мотив и фабула скрыты,
A once living story has prepared and made Жившая когда-то история создала и подготовила
Our present fate, child of past energies. Наш настоящий удел, ребенка прошлых энергий.
The fixity of the cosmic sequences Фиксир...
Продолжение на следующей странцие...
