Примечания автора
История о Сатьяване и Савитри входит в Махабхарату как история о супружеской любви, побеждающей смерть. Но эта легенда, как показывает ряд деталей человеческой истории, является лишь одним из многих символических мифов ведического цикла. Сатьяван представляет из себя человеческую душу, нисходящую в лапы смерти и неведения; Савитри является Божественным Словом, дочерью Солнца, богиней всевышней Истины, которая пришла вниз и родилась, чтобы спасти; Ашвапати, Господь Коней, ее человеческий отец, является Господом Тапасьи, концентрированной энергии духовного усилия, которая помогает нам подняться от смертных к бессмертным планам; Дьюматсена, Господь Сияющих Сонмов, отец Сатьявана, есть Божественный Ум, здесь ослепший, утративший свое небесное царство видения, а потому утративший и свое царство славы. Все же, это - не просто аллегория, герои являются не персонифицированными качествами, а инкарнациями или эманациями живых и сознательных Сил, с которыми мы можем входить в конкретный контакт и которые принимают человеческие тела, чтобы помочь человеку и показать ему путь из его смертного состояния к божественному сознанию и бессмертной жизни.
Шри Ауробиндо
BOOK ONE КНИГА ПЕРВАЯ
The Book Of Beginnings Книга Начал
Canto I Песнь первая
THE SYMBOL DAWN Символический рассвет
It was the hour before the Gods awake. Это был час перед пробуждением Богов.
Across the path of the divine Event На пути божественного События
The huge foreboding mind of Night, alone Огромный предвидящий ум Ночи, один
In her unlit temple of eternity, В ее храме вечности неосвещенном,
Lay stretched immobile upon Silence' marge. Лежал растянувшись неподвижный на границе Безмолвия.
Almost one felt, opaque, impenetrable, Почти одна ощутимая, непрозрачная, непроницаемая
In the sombre symbol of her eyeless muse В мрачном символе ее невидящей думы
The abysm of the unbodied Infinite; Бесконечности бестелесной пучина;
A fathomless zero occupied the world. Бездонное зеро мир оккупировало.
A power of fallen boundless self awake Сила падшей безграничной самости пробудилась
Between the first and the last Nothingness, Между первым и последним Ничто,
Recalling the tenebrous womb from which it came, Обратно зовя темное лоно, из которого вышла,
Turned from the insoluble mystery of birth Повернулась от неразрешимой мистерии рождения
And the tardy process of mortality И процесса медленного смертности
And longed to reach its end in vacant Nought. И своего конца в пустом Ничто стремилась достигнуть.
As in a dark beginning of all things, Словно в темном начале всего
A mute featureless semblance of the Unknown Безмолвное черт не имеющее подобие Неведомого,
Repeating for ever the unconscious act, Повторяющее все время несознательный акт,
Prolonging for ever the unseeing will, Продлевающее все время незрячую волю,
Cradled the cosmic drowse of ignorant Force Баюкало космический сон Силы неведающей,
Whose moved creative slumber kindles the suns Чья движимая созидательная дрема возжигает солнца
And carries our lives in its somnambulist whirl. И несет наши жизни в своем сомнамбулическом вихре.
Athwart the vain enormous trance of Space, Через огромный пустой транс Пространства,
Its formless stupor without mind or life, Через его бесформенный ступор без жизни и разума,
A shadow spinning through a soulless Void, Кружащая сквозь бездушную Пустоту тень,
Thrown back once more into unthinking dreams, Снова отброшенная в бездумные сны,
Earth wheeled abandoned in the hollow gulfs Земля кружилась, в пустых безднах покинутая,
Forgetful of her spirit and her fate. Свою судьбу и свой дух позабывшая.
The impassive skies were neutral, empty, still. Бесстрастные небеса были нейтральны, пусты и безмолвны.
Then something in the inscrutable darkness stirred; Затем что-то в непроницаемой мгле шевельнулось;
A nameless movement, an unthought Idea Безымянное движение, Идея немыслимая,
Insistent, dissatisfied, without an aim, Настойчивое, неудовлетворенное, без цели,
Something that wished but knew not how to be, Что-то, что быть хотело, но не знало как,
Teased the Inconscient to wake Ignorance. Принуждало Несознание пробудить Неведение.
A throe that came and left a quivering trace, Родовая мука, что пришла и оставила трепещущий след,
Gave room for an old tired want unfilled, Дала место старой усталой нужде неисполненной,
At peace in its subconscient moonless cave Покоившейся в ее подсознательной безлунной пещере,
To raise its head and look for absent light, Поднять свою голову и отыскивать отсутствующий свет,
Straining closed eyes of vanished memory, Напрягая закрытые глаза исчезнувшей памяти,
Like one who searches for a bygone self Как тот, кто себя прошлого ищет
And only meets the corpse of his desire. И встречает лишь своего желания труп,
It was as though even in this Nought's profound, Это было, словно даже в этого Ничто сердцевине глубокой,
Even in this ultimate dissolution's core, Даже в ядре этого предельного растворения
There lurked an unremembering entity, Непомнящая сущность таилась,
Survivor of a slain and buried past Нечто, что выжило от убитого и похороненного прошлого,
Condemned to resume the effort and the pang, Осужденное получить назад боль и усилие,
Reviving in another frustrate world. Ожившее в ином неведомом сбивающем мире.
An unshaped consciousness desired light Несформированное сознание жаждало света
And a blank prescience yearned towards distant change. И незаполненное предвидение томилось по перемене далекой.
As if a childlike finger laid on a cheek Словно детский палец, на щеку положенный,
Reminded of the endless need in things Напоминал о нужде бесконечной в вещах
The heedless Mother of the universe, Беззаботной Матери вселенной:
An infant longing clutched the sombre Vast. Младенческое томление охватило мрачную Ширь.
Insensibly somewhere a breach began: Неощутимо где-то брешь появилась:
A long lone line of hesitating hue Длинная одинокая линия оттенка колеблющегося,
Like a vague smile tempting a desert heart Как улыбка неясная, искушающая пустынное сердце,
Troubled the far rim of life's obscure sleep. Дальний край смутного сна жизни тревожила.
Arrived from the other side of boundlessness Появившийся с другой стороны безграничности
An eye of deity peered through the dumb deeps; Глаз божества вглядывался сквозь немые глубины;
A scout in a reconnaissance from the sun, Разведчик от солнца, он, казалось,
It seemed amid a heavy cosmic rest, Среди тяжелого космического отдыха,
The torpor of a sick and weary world, Ступора уставшего, утомленного мира,
To seek for a spirit sole and desolate Искал одинокий покинутый дух,
Too fallen to recollect forgotten bliss. Слишком падший, чтобы вспоминать блаженство забытое.
Intervening in a mindless universe, В не имеющую разума вселенную вмешиваясь,
Its message crept through the reluctant hush Его послание сквозь противящуюся тишину пробиралось,
Calling the adventure of consciousness and joy Призывая к авантюре сознания и радости,
And, conquering Nature's disillusioned breast, И, Природы иллюзий лишенную грудь побеждая,
Compelled renewed consent to see and feel. Принуждало вновь соглашаться видеть и чувствовать.
A thought was sown in the unsounded Void, В беззвучной Пустоте была посеяна мысль,
A sense was born within the darkness' depths, В глубинах тьмы рождено было чувство,
A memory quivered in the heart of Time Память дрожала в сердце Времени,
As if a soul long dead were moved to live: Словно душа, долго мертвая, жить устремилась:
But the oblivion that succeeds the fall, Но забвение, что за падением следовало,
Had blotted the crowded tablets of the past, Запятнало густо исписанные таблички прошлого,
And all that was destroyed must be rebuilt И все, что было разрушено, должно быть построено заново,
And old experience laboured out once more. И прежний опыт трудом добыт снова.
All can be done if the god-touch is there. Все может быть сделано, если есть касание Бога.
A hope stole in that hardly dared to be Надежда проникла в то, что едва смело быть
Amid the Night's forlorn indifference. Среди одинокого равнодушия Ночи.
As if solicited in an alien world Словно в чужом мире просивший
With timid and hazardous instinctive grace, С робкой и едва смеющей инстинктивной мольбою
Orphaned and driven out to seek a home, Осиротевший и выгнанный искать себе дом,
An errant marvel with no place to live, Странствующее чудо без места для жизни,
Into a far-off nook of heaven there came В небес закоулок далекий пришел
A slow miraculous gesture's dim appeal. Медленного чудесного жеста смутный призыв.
The persistent thrill of a transfiguring touch Трансфигурирующего касания упорная дрожь
Persuaded the inert black quietude Убеждала черный инертный покой,
And beauty and wonder disturbed the fields of God. И красота и чудо волновали поля Бога.
A wandering hand of pale enchanted light Блуждающая рука очарованного бледного света,
That glowed along a fading moment's brink, Что на краю тающего мгновения сияла,
Fixed with gold panel and opalescent hinge Установила с золотыми панелями и опаловыми петлями
A gate of dreams ajar on mystery's verge. Сновидений ворота, приоткрытые на границе мистерии.
One lucent corner windowing hidden things Один угол прозрачный, окно на сокрытые вещи,
Forced the world's blind immensity to sight. Мира необъятность слепую принудил видеть.
The darkness failed and slipped like a falling cloak Тьма ослабла и, как спадающий плащ, соскользнула
From the reclining body of a god. С полулежащего тела бога.
Then through the pallid rift that seemed at first Затем сквозь бледную щель, что казалась сперва
Hardly enough for a trickle from the suns, Даже для струйки от солнц вряд ли достаточной,
Outpoured the revelation and the flame. Хлынуло откровение и пламя.
The brief perpetual sign recurred above. Краткий нескончаемый знак свыше вернулся,
A glamour from unreached transcendences Очарование из недостигнутых трансцендентальностей,
Iridescent with the glory of the Unseen, Переливающееся славой Незримого,
A message from the unknown immortal Light Послание от неведомого бессмертного Света
Ablaze upon creation's quivering edge, Во вспышке на дрожащей грани творения,
Dawn built her aura of magnificent hues Рассвет строил ее ауру пышных оттенков
And buried its seed of grandeur in the hours. И зарывал свое семя великолепия в часы.
An instant's visitor the godhead shone. Божество, посетитель мгновения, сияло.
On life's thin border awhile the Vision stood На тонкой границе жизни какое-то время Видение стояло
And bent over earth's pondering forehead curve. И склонялось над изгибом лба земли размышляющим.
Interpreting a recondite beauty and bliss Интерпретируя недоступную красоту и блаженство
In colour's hieroglyphs of mystic sense, В цветные иероглифы чувства мистического,
It wrote the lines of a significant myth Оно писало строки многозначительного мифа,
Telling of a greatness of spiritual dawns, Рассказывающего о величии духовных рассветов,
A brilliant code penned with the sky for page. Пером бриллиантовый код заносило на небо, как на страницу.
Almost that day the epiphany was disclosed В тот день было почти явлено то,
Of which our thoughts and hopes are signal flares; Чьими огнями сигнальными являются наши надежды и мысли,
A lonely splendour from the invisible goal Одинокий восторг из невидимой цели
Almost was flung on the opaque Inane. Был почти брошен в непрозрачную Пустошь.
Once more a tread perturbed the vacant Vasts; Еще раз поступь потревожила пустые Обширности;
Infinity's centre, a Face of rapturous calm Бесконечности центр, Лик покоя восторженного,
Parted the eternal lids that open heaven; Распахнул вечные веки, что небеса раскрывают;
A Form from far beatitudes seemed to near. Форма из далеких блаженств, казалось, приблизилась.
Ambassadress twixt eternity and change, Посланница между вечным и изменением,
The omniscient Goddess leaned across the breadths Всемо...
Продолжение на следующей странцие...
