гущая Богиня склонилась над ширями,
That wrap the fated journeyings of the stars Что кутали предопределенные путешествия звезд,
And saw the spaces ready for her feet. И увидела готовые для своих ног пространства.
Once she half looked behind for her veiled sun, Один раз она оглянулась на свое завуалированное солнце,
Then, thoughtful, went to her immortal work. Затем, полная дум, приступила к своей бессмертной работе.
Earth felt the Imperishable's passage close: Земля ощутила прохождение Нерушимого близко:
The waking ear of Nature heard her steps Проснувшееся ухо Природы ее шаги слышало
And wideness turned to her its limitless eye, И ширь повернула к ней свой глаз безграничный,
And, scattered on sealed depths, her luminous smile И, на глубины запечатанные падая, ее светлая улыбка
Kindled to fire the silence of the worlds. Воспламенила к огню миров тишину.
All grew a consecration and a rite. Все стало посвящением, обрядом.
Air was a vibrant link between earth and heaven; Воздух был вибрирующим звеном между землею и небом;
The wide-winged hymn of a great priestly wind Ширококрылый гимн великого священника-ветра
Arose and failed upon the altar hills; Поднялся и лег на алтари-горы;
The high boughs prayed in a revealing sky. Высокие ветви молились в являющем небе.
Here where our half-lit ignorance skirts the gulfs Здесь, где полуосвещенное наше неведение живет на краю бездн,
On the dumb bosom of the ambiguous earth, На бессловесной груди неясной земли,
Here where one knows not even the step in front Здесь, где никто не знает даже на шаг вперед
And Truth has her throne on the shadowy back of doubt, И у Истины трон стоит на тенистой спине у сомнения,
On this anguished and precarious field of toil На этом мучительном и ненадежном поле труда,
Outspread beneath some large indifferent gaze, Под неким обширным равнодушным взглядом простертая,
Impartial witness of our joy and bale, Беспристрастная свидетельница наших радостей и наших бед,
Our prostrate soil bore the awakening ray. Наша пребывающая в прострации почва ощущала луч пробуждающий.
Here too the vision and prophetic gleam Здесь тоже видение и пророческий проблеск
Lit into miracles common meaningless shapes; Осветили, в чудеса превратив, бессмысленные обычные формы;
Then the divine afflatus, spent, withdrew, Затем божественное откровение закончилось, отступило,
Unwanted, fading from the mortal's range. Нежеланное, стирающееся из смертного уровня.
A sacred yearning lingered in its trace, Священное стремление в его следе медлило,
The worship of a Presence and a Power Поклонение Присутствию и Силе,
Too perfect to be held by death-bound hearts, Слишком совершенным, чтобы связанными смертью сердцами удерживаться,
The prescience of a marvellous birth to come. Предвидение грядущего рождения чудесного.
Only a little the god-light can stay: Лишь немного божественный свет может оставить:
Spiritual beauty illumining human sight Духовная красота, освещающая человеческий взор,
Lines with its passion and mystery Matter's mask Очерчивает своей мистерией и страстью Материи маску
And squanders eternity on a beat of Time. И расточает вечность на удар Времени.
As when a soul draws near the sill of birth, Как когда душа притягивается близко к порогу рождения,
Adjoining mortal time to Timelessness, Смертное время присоединяя к Безвременью,
A spark of deity lost in Matter's crypt Искра божества утрачивается в склепе Материи,
Its lustre vanishes in the inconscient planes, Ее блеск исчезает в несознательных планах,
That transitory glow of magic fire Так тот преходящий пыл магического пламени
So now dissolved in bright accustomed air. Ныне растаял в привычном воздухе светлом.
The message ceased and waned the messenger. Послание кончилось и убыл посланник.
The single Call, the uncompanioned Power, Одинокий Зов, никем не сопровождаемая Сила,
Drew back into some far-off secret world В какой-то далекий тайный мир назад увела
The hue and marvel of the supernal beam: Небесного луча оттенок и чудо:
She looked no more on our mortality. Больше на нашу смертность она не смотрела.
The excess of beauty natural to god-kind Изобилие красоты, естественное для рода божественного,
Could not uphold its claim on time-born eyes; Не могло найти поддержки своему требованию у рожденных во времени глаз;
Too mystic-real for space-tenancy Слишком мистично-реальное для владений пространства,
Her body of glory was expunged from heaven: Ее тело славы из небес было вычеркнуто:
The rarity and wonder lived no more. Редкость и чудо там больше не жили.
There was the common light of earthly day. Там был обычный свет земного дня.
Affranchised from the respite of fatigue Освобожденный от передышки от утомления
Once more the rumour of the speed of Life Вновь ропот скорости Жизни
Pursued the cycles of her blinded quest. Преследовал циклы ее ослепшего поиска.
All sprang to their unvarying daily acts; К своим неизменным повседневным делам все вернулись;
The thousand peoples of the soil and tree Тысячи народов земли и деревьев
Obeyed the unforeseeing instant's urge, Повиновались непредвидящего насущного импульсу,
And, leader here with his uncertain mind, И, лидер здесь со своим неуверенным разумом,
Alone who stares at the future's covered face, Единственный, кто смотрит на сокрытый лик будущего,
Man lifted up the burden of his fate. Человек поднял своей судьбы ношу.
And Savitri too awoke among these tribes И Савитри тоже пробудилась среди этих племен,
That hastened to join the brilliant Summoner's chant Что спешили присоединиться к сияющего глашатая песне
And, lured by the beauty of the apparent ways, И, влекомые красотою внешних путей,
Acclaimed their portion of ephemeral joy. Свою порцию эфирной радости шумно приветствовали.
Akin to the eternity whence she came, Родственная вечности, откуда пришла,
No part she took in this small happiness; Она не принимала участия в этом маленьком счастье;
A mighty stranger in the human field, Чужестранец могучий в человеческом поле,
The embodied Guest within made no response. Не откликался Гость, внутри воплощенный.
The call that wakes the leap of human mind, Зов, что прыжок человеческого разума будит,
Its chequered eager motion of pursuit, Его неровное пылкое движение погони,
Its fluttering-hued illusion of desire, Его колеблющихся оттенков иллюзию желания,
Visited her heart like a sweet alien note. Посетил ее сердце, как чужая сладкая нота.
Time's message of brief light was not for her. Послание Времени, краткий свет, не для нее было.
In her there was the anguish of the gods В ней была мука богов,
Imprisoned in our transient human mould, Заточенных в нашу человеческую бренную форму,
The deathless conquered by the death of things. Бессмертие, побежденное смертью вещей.
A vaster Nature's joy had once been hers, Радость более широкой Природы была когда-то ее,
But long could keep not its gold heavenly hue Но не могла хранить долго свой золотой небесный оттенок
Or stand upon this brittle earthly base. Или на этой хрупкой земной опоре стоять.
A narrow movement on Time's deep abysm, Узкое движение на глубокой пучине Времени,
Life's fragile littleness denied the power, Жизни хрупкая малость, которой отказано в силе,
The proud and conscious wideness and the bliss Гордую и сознательную ширь и блаженство
She had brought with her into the human form, Она принесла с собой в человеческую форму,
The calm delight that weds one soul to all, Спокойный восторг, что одну душу венчает со всем ,
The key to the flaming doors of ecstasy. Ключ к дверям экстаза пылающим.
Earth's grain that needs the sap of pleasure and tears Гран земли, что в удовольствия и слез нуждается соке,
Rejected the undying rapture's boon: Дар неумирающего восторга отвергло:
Offered to the daughter of infinity Предложенный дочери бесконечности
Her passion-flower of love and doom she gave. Она свою страсть-цветок любви и судьбы дала.
In vain now seemed the splendid sacrifice. Напрасной сейчас ее великолепная жертва казалась.
A prodigal of her rich divinity, Растратчица своей богатой божественности,
Her self and all she was she had lent to men, Самую себя и все, чем была она, людям она одолжила,
Hoping her greater being to implant Надеясь свое более великое существо привить
And in their body's lives acclimatise И акклиматизировать его в жизнях их тел,
That heaven might native grow on mortal soil. Чтоб небеса могли на смертной земле расти прирожденными.
Hard is it to persuade earth-nature's change; Трудно склонить измениться земную природу;
Mortality bears ill the eternal's touch: Смертность плохо выносит касание вечного:
It fears the pure divine intolerance Она боится божественной нетерпимости чистой
Of that assault of ether and of fire; Этого штурма эфира и пламени;
It murmurs at its sorrowless happiness, Она бормочет в своем безгорестном счастье,
Almost with hate repels the light it brings; Почти с ненавистью отталкивает свет, что приносит оно;
It trembles at its naked power of Truth Она трепечщет в его нагой силе Истины
And the might and sweetness of its absolute Voice. И мощи и сладости его абсолютного Голоса.
Inflicting on the heights the abysm's law, Навязывая высям законы пучины,
It sullies with its mire heaven's messengers: Она пятнает своей грязью небесных посланцев:
Its thorns of fallen nature are the defence Обороняясь, свои колючки падшей природы
It turns against the saviour hands of Grace; Она обращает против рук спасительных Милости;
It meets the sons of God with death and pain. Она встречает сынов Бога смертью и болью.
A glory of lightnings traversing the earth-scene, Слава молний, пересекающих сцену земную,
Their sun-thoughts fading, darkened by ignorant minds, Их солнечные мысли тускнеют, затемненные умами невежественными,
Their work betrayed, their good to evil turned, Их труд предается, их добро во зло превращается,
The cross their payment for the crown they gave, Крест - плата им за венец, который они дают,
Only they leave behind a splendid Name. Единственное, что они за собой оставляют, - это прекрасное Имя.
A fire has come and touched men's hearts and gone; Огонь приходил, касался сердец людей и уходил;
A few have caught flame and risen to greater life. Немногие поймали пламя и поднялись к жизни более великой.
Too unlike the world she came to help and save, В слишком непохожий мир она пришла помогать и спасать,
Her greatness weighed upon its ignorant breast Ее величие отягчено его грудью невежественной
And from its dim chasms welled a dire return, И из его мутных расселин возвращается ужасный ответ,
A portion of its sorrow, struggle, fall. Часть его горя, борьбы и падения.
To live with grief, to confront death on her road,- Жить с горем, противостоять на своем пути смерти, -
The mortal's lot became the Immortal's share. Жребий смертного стал уделом Бессмертия.
Thus trapped in the gin of earthly destinies, Так, в капкан земных судеб она была поймана,
Awaiting her ordeal's hour abode, Ожидая часа своего испытания,
Outcast from her inborn felicity, Изгнанница из своего прирожденного счастья,
Accepting life's obscure terrestrial robe, Принимающая жизни земное неясное платье,
Hiding herself even from those she loved, Себя даже от любимых скрывающая,
The godhead greater by a human fate. Божество, человеческой судьбой возвеличенное.
A dark foreknowledge separated her Предвидение темное отделяло ее
From all of whom she was the star and stay; Ото всех, чьей она была звездой и опорой;
Too great to impart the peril and the pain, Слишком великая, чтобы опасностью и болью делиться,
In her torn depths she kept the grief to come. В своих глубинах израненных она заперла грядущее горе.
As one who watching over men left blind Как тот, что присматривает за людьми, слепыми оставшимися,
Takes up the load of an unwitting race, Принимая груз незнающей расы,
Harbouring a foe whom with her heart she must feed, Приют дав врагу, которого она должна кормить своим сердцем,
Un...
Продолжение на следующей странцие...
