conclusive tale, И записывать ее незавершенную повесть,
The mystery of her inconscient plan Мистерию ее несознательного плана
And the riddle of a being born from Night И загадку существа, из Ночи рожденного
By a marriage of Necessity with Chance. Браком Неизбежности со Случаем.
This darkness hides our nobler destiny. Эта тьма нашу более благородную прячет судьбу.
A chrysalis of a great and glorious truth, Куколку великой и славной истины,
It stifles the winged marvel in its sheath Она душит в своем коконе крылатое чудо,
Lest from the prison of Matter it escape Чтобы из тюрьмы Материи оно не сбежало
And, wasting its beauty on the formless Vast, И, растрачивая свою красоту на бесформенную Ширь,
Merged into the Unknowable's mystery, Не погрузилось в мистерию Непостижимого,
Leave unfulfilled the world's miraculous fate. Покидая неосуществленной судьбу мира чудесную.
As yet thought only some high spirit's dream Как еще грезила только какого-то высокого духа мечта
Or a vexed illusion in man's toiling mind, Или раздраженная иллюзия в уме человека трудящемся,
A new creation from the old shall rise, Новое творение из старого встанет,
A Knowledge inarticulate find speech, Непроизносимое Знание найдет речь,
Beauty suppressed burst into paradise bloom, Подавленная Красота ворвется в цветение райское,
Pleasure and pain dive into absolute bliss. Удовольствие и боль утонут в абсолютном блаженстве.
A tongueless oracle shall speak at last, Языка лишенный оракул, наконец, говорить будет,
The Superconscient conscious grow on earth, На земле Суперсознательное станет сознательным,
The Eternal's wonders join the dance of Time. Чудеса Вечного присоединятся в танцу Времени.
But now all seemed a vainly teeming vast Но сейчас все казалось напрасно изобилующей ширью,
Upheld by a deluded Energy Поддержанной вводящей в заблуждение Энергией
To a spectator self-absorbed and mute, Для самопоглощенного и безмолвного зрителя,
Careless of the unmeaning show he watched, Не заботящегося о бессмысленном зрелище, им наблюдаемом,
Regarding the bizarre procession pass Внимающего прохождению причудливой процессии,
Like one who waits for an expected end. Как тот, кто ждет конца ожидаемого.
He saw a world that is from a world to be. Он видел мир, который должен появиться из мира.
There he divined rather than saw or felt, Там он скорее угадывал, чем видел и чувствовал,
Far off upon the rim of consciousness, Далеко на границе сознания,
Transient and frail this little whirling globe Мимолетный и хрупкий этот маленький земной шар кружащийся
And on it left like a lost dream's vain mould, И на нем оставленную, как утраченной мечты напрасную форму,
A fragile copy of the spirit's shell, Оболочки духа хрупкую копию,
His body gathered into mystic sleep. Свое тело, собранное в мистическом сне.
A foreign shape it seemed, a mythic shade. Чужой формой оно казалось, мифической тенью.
Alien now seemed that dim far universe, Чуждой сейчас казалась та далекая вселенная смутная,
Self and eternity alone were true. Самость и вечность, одни были истины.
Then memory climbed to him from the striving planes Затем память взобралась к нему из планов старающихся,
Bringing a cry from once-loved cherished things, Принося крик от когда-то лелеемых любимых вещей,
And to the cry as to its own lost call И на крик, как своему собственному зову утерянному,
A ray replied from the occult Supreme. Луч от Всевышнего ответил оккультного.
For even there the boundless Oneness dwells. Ибо даже там безграничное Единство живет.
To its own sight unrecognisable, Для своего собственного зрения неузнаваемое,
It lived still sunk in its own tenebrous seas, Оно живет, все же, в свои собственные темные моря погруженное,
Upholding the world's inconscient unity Несознательное единство мира поддерживая,
Hidden in Matter's insentient multitude. Скрытое в Материи бесчувственном множестве.
This seed-self sown in the Indeterminate Эта семя-самость, посеянная в Необусловленное,
Forfeits its glory of divinity, Теряет свою славу божественности,
Concealing the omnipotence of its Force, Всемогущество своей Силы скрывая,
Concealing the omniscience of its Soul; Своей Души пряча всезнание;
An agent of its own transcendent Will, Агент своей собственной трансцендентальной Воли,
It merges knowledge in the inconscient deep; Оно погружает в глубокое несознание знание;
Accepting error, sorrow, death and pain, Принимает ошибку, горе, смерть и боль,
It pays the ransom of the ignorant Night, Оно платит выкуп невежественной Ночи,
Redeeming by its substance Nature's fall. Оплачивает своею субстанцией Природы падение.
Himself he knew and why his soul had gone Себя самого он знал, и почему его душа ушла
Into earth's passionate obscurity В земли страстную смутность,
To share the labour of an errant Power Разделить труд блуждающей Силы,
Which by division hopes to find the One. Которая отделением надеется найти Одного.
Two beings he was, one wide and free above, Двумя существами он был, одним, широким и свободным, свыше,
One struggling, bound, intense, its portion here. Другим, борющимся, связанным, напряженным, его частью здесь.
A tie between them still could bridge two worlds; Узы меж ними еще могли соединить два мира мостом;
There was a dim response, a distant breath; Там был смутный отклик, дыхание далекое;
All had not ceased in the unbounded hush. Не все прекратилось в тишине беспредельной.
His heart lay somewhere conscious and alone Его сердце где-то лежало, сознательное и одинокое,
Far down below him like a lamp in night; Далеко внизу под ним, как лампа в ночи;
Abandoned it lay, alone, imperishable, Оно лежало покинутое, одно, нерушимое,
Immobile with excess of passionate will, Неподвижное со страстной воли избытком,
His living, sacrificed and offered heart Его живое, принесенное в жертву сердце предложенное,
Absorbed in adoration mystical, Поглощенное в обожании мистическом,
Turned to its far-off fount of light and love. Повернутое к своему далекому источнику света и любви.
In the luminous stillness of its mute appeal В светлой неподвижности своего немого призыва
It looked up to the heights it could not see; Оно глядело вверх на высоты, которые оно не могло видеть;
It yearned from the longing depths it could not leave. Оно стремилось из страстных глубин, которые оно не могло бросить.
In the centre of his vast and fateful trance В центре его обширного и судьбоносного транса
Half-way between his free and fallen selves, На полпути меж его свободной и падшей самостями,
Interceding twixt God's day and the mortal's night, Ходатайствуя между днем Бога и ночью смертного,
Accepting worship as its single law, Принимая как свой единственный закон поклонение,
Accepting bliss as the sole cause of things, Принимая блаженство как единственную причину вещей,
Refusing the austere joy which none can share, Отвергая суровую радость, которую никто разделить не может,
Refusing the calm that lives for calm alone, Отвергая покой, что для одного покоя живет,
To her it turned for whom it willed to be. К ней оно повернулось, для которой оно быть хотело.
In the passion of its solitary dream В страсти своей одинокой мечты
It lay like a closed soundless oratory Оно лежало как закрытое беззвучное красноречие,
Where sleeps a consecrated argent floor Где спит посвященный серебряный пол,
Lit by a single and untrembling ray Освещенный единственным недрожащим лучом,
And an invisible Presence kneels in prayer. На котором незримое Присутствие преклоняет колени в молитве.
On some deep breast of liberating peace На какой-то глубокой груди освобождающего мира27
All else was satisfied with quietude; Все остальное удовлетворено было спокойствием;
This only knew there was a truth beyond. Лишь оно знало, что там, за пределами, была истина.
All other parts were dumb in centred sleep Все другие части были немы в сосредоточенном сне,
Consenting to the slow deliberate Power Соглашаясь с медленной осмотрительной Силой,
Which tolerates the world's error and its grief, Которая терпит заблуждение мира и его горе,
Consenting to the cosmic long delay, Соглашаясь на долгую отсрочку космическую,
Timelessly waiting through the patient years Безвременно ждущую в терпеливых годах
Her coming they had asked for earth and men; Ее прихода, которого они просили для земли и людей;
This was the fiery point that called her now. Оно было огненной точкой, что звала ее ныне.
Extinction could not quench that lonely fire; Затухание не могло погасить тот одинокий огонь;
Its seeing filled the blank of mind and will; Его зрение заполняло пустоту воли и разума;
Thought dead, its changeless force abode and grew. Мысль мертва, его неизменная сила жила и росла.
Armed with the intuition of a bliss Вооруженное интуицией блаженства,
To which some moved tranquillity was the key, К которому какое-то подвижное спокойствие было ключом,
It persevered through life's huge emptiness Оно в огромной пустоте жизни упорствовало
Amid the blank denials of the world. Среди пустых отказов мира.
It sent its voiceless prayer to the Unknown; Оно слало свою безголосую молитву Неведомому;
It listened for the footsteps of its hopes Оно в ожидании шагов своих надежд вслушивалось,
Returning through the void immensities, Возвращающихся сквозь пустые необъятности,
It waited for the fiat of the Word Оно ждало декрета Слова,
That comes through the still self from the Supreme. Что приходит через безмолвную самость от Высшего.
End of Canto Three Конец песни третьей
Canto IV Песнь четвертая
THE VISION AND THE BOON Видение и Дар
Then suddenly there rose a sacred stir. Затем внезапно там поднялось суматоха священная.
Amid the lifeless silence of the Void Среди безжизненного молчания Пустоты
In a solitude and an immensity В одиночество и необъятность
A sound came quivering like a loved footfall Пришел трепещущий звук, словно любимых шагов,
Heard in the listening spaces of the soul; Слышимых во внимающих пространствах души;
A touch perturbed his fibres with delight. Касание привело в смятение его фибры восторгом.
An Influence had approached the mortal range, Влияние к смертной сфере приблизилось,
A boundless Heart was near his longing heart, Безграничное Сердце было близко к его страстно желавшему сердцу,
A mystic Form enveloped his earthly shape. Мистическая Форма его земную форму окутала.
All at her contact broke from silence' seal; Все в ее контакте освободилось от печати безмолвия;
Spirit and body thrilled identified, Дух и тело дрожали отождествленные,
Linked in the grasp of an unspoken joy; В объятиях несказанной радости соединенные;
Mind, members, life were merged in ecstasy. Ум, члены, жизнь погружены были в экстаз.
Intoxicated as with nectarous rain Опьяненные, словно дождем нектара,
His nature's passioning stretches flowed to her, Его природы страстные протяжения текли к ней,
Flashing with lightnings, mad with luminous wine. Сверкая молниями, сумасшедшие светлым вином.
All was a limitless sea that heaved to the moon. Все было морем бескрайним, что вздымалось к луне.
A divinising stream possessed his veins, Обожествляющий поток владел его венами,
His body's cells awoke to spirit sense, Его тела клетки проснулись к ощущению духа,
Each nerve became a burning thread of joy: Каждый нерв стал горящей нитью радости:
Tissue and flesh partook beatitude. Ткань и плоть разделяли счастье.
Alight, the dun unplumbed subconscient caves Зажженные, сумрачные подсознательные пещеры немерянные
Thrilled with the prescience of her longed-for tread Трепетали в предвидении ее желанной поступи
And filled with flickering crests and praying tongues. И наполнялись мерцающими гребнями и молящимися языками.
Even lost in slumber, mute, inanimate Даже утерянное в дремоте, немое, неодушевленное
His very body answered to her power. Само его тело отвечало ее силе.
The One he worshipped was within him now: Та, кому он поклонялся, была внутри него ныне:
Flame-p...
Продолжение на следующей странцие...
