the Ineffable's timeless call. Он повернулся к безвременному зову Невыразимого.
A Being intimate and unnameable, Бытие сокровенное и не могущее быть как-либо названо,
A wide compelling ecstasy and peace Широкий принуждающий мир18 и экстаз
Felt in himself and all and yet ungrasped, Ощущались в нем самом и во всем, но пока неуловимыми были,
Approached and faded from his soul's pursuit Приближающиеся и от преследования его души тающие,
As if for ever luring him beyond. Будто вечно маня его дальше.
Near, it retreated; far, it called him still. Близкое, оно отступало; далекое, оно его еще звало.
Nothing could satisfy but its delight: Ничто удовлетворить не могло, кроме восторга его:
Its absence left the greatest actions dull, Его отсутствие величайшие действия оставляло тупыми,
Its presence made the smallest seem divine. Его присутствие заставляло мельчайшее казаться божественным.
When it was there, the heart's abyss was filled; Когда оно было там, наполнялась сердца пучина;
But when the uplifting Deity withdrew, Но когда поднимающее Божество отступало,
Existence lost its aim in the Inane. Существование теряло свою цель в Пустоте.
The order of the immemorial planes, Порядок незапамятных планов,
The godlike fullness of the instruments Богоподобная полнота инструментов
Were turned to props for an impermanent scene. Превращались в подпорки для непостоянной сцены.
But who that mightiness was he knew not yet. Но кем то могущество было, не знал он еще.
Impalpable, yet filling all that is, Неосязаемое, однако наполняющее все существующее,
It made and blotted out a million worlds Оно делало и стирало миллионы миров
And took and lost a thousand shapes and names. И принимало и утрачивало тысячи форм и имен.
It wore the guise of an indiscernible Vast, Оно носило наружность неразборчивой Шири
Or was a subtle kernel in the soul: Или было тонкой сердцевиной в душе:
A distant greatness left it huge and dim, Далекое величие оставляло его огромным, неясным,
A mystic closeness shut it sweetly in: Мистическая близость в себе запирала сладко его:
It seemed sometimes a figment or a robe Оно казалось порой фикцией иль одеянием,
And seemed sometimes his own colossal shade. А иногда выглядело путника колоссальной собственной тенью.
A giant doubt overshadowed his advance. Великое сомнение омрачало его продвижение.
Across a neutral all-supporting Void Через нейтральную всеподдерживающую Пустоту,
Whose blankness nursed his lone immortal spirit, Чья незаполненность вскармливала его бессмертный дух одинокий,
Allured towards some recondite Supreme, Манимый к какому-то неясному Всевышнему,
Aided, coerced by enigmatic Powers, Получающий помощь, принуждаемый загадочными Силами,
Aspiring and half-sinking and upborne, Стремящийся, наполовину сникший, поддерживаемый,
Invincibly he ascended without pause. Непобедимо он поднимался без паузы.
Always a signless vague Immensity Лишенная признаков смутная Необъятность всегда
Brooded, without approach, beyond response, Размышляла, не приближаясь, за пределами отклика,
Condemning finite things to nothingness, Осуждая на небытие конечные вещи,
Fronting him with the incommensurable. Несоизмеримым встречая его.
Then to the ascent there came a mighty term. Затем восхождению настал срок могучий.
A height was reached where nothing made could live, Была достигнута высь, где ничто сотворенное не могло жить,
A line where every hope and search must cease Линия, где любая надежда и поиск должны прекратиться,
Neared some intolerant bare Reality, Приближала какую-то нетерпимую нагую Реальность,
A zero formed pregnant with boundless change. Зеро, получившее форму, безграничной переменой наполненное.
On a dizzy verge where all disguises fail На головокружительной грани, где все маскировки терпят провал
And human mind must abdicate in Light И человеческий ум должен в Свете отречься
Or die like a moth in the naked blaze of Truth, Или умереть, как мотылек в голом сиянии Истины,
He stood compelled to a tremendous choice. Он стоял, принуждаемый к грозному выбору.
All he had been and all towards which he grew Все, чем он был, и все, к чему рос он,
Must now be left behind or else transform Должно было быть сейчас оставлено сзади либо трансформироваться
Into a self of That which has no name. В самость Того, что не имеет имени.
Alone and fronting an intangible Force Одинокий и стоящий лицом к лицу с неосязаемой Силой,
Which offered nothing to the grasp of Thought, Которая ничего не предлагает для хватки Мысли,
His spirit faced the adventure of the Inane. Его дух встречал Пустоты авантюру.
Abandoned by the worlds of Form he strove. Покинутый мирами Формы, он бился.
A fruitful world-wide Ignorance foundered here; Плодотворное, широкое, как мир, здесь Неведение пало;
Thought's long far-circling journey touched its close Долгое далеко кружащее путешествие мысли своего коснулось конца
And ineffective paused the actor Will. И неэффективная медлила актерская Воля.
The symbol modes of being helped no more, Символические виды бытия не помогали больше,
The structures Nescience builds collapsing failed, Структуры, что Неведение выстроило, осыпаясь обрушились,
And even the spirit that holds the universe Даже дух, что владеет вселенной,
Fainted in luminous insufficiency. В светлой недостаточности упал в обморок.
In an abysmal lapse of all things built В бездонном падении всех вещей возведенных
Transcending every perishable support Любую бренную поддержку превосходящая
And joining at last its mighty origin, И присоединяющая, наконец, свой могучий источник,
The separate self must melt or be reborn Обособленная самость должна расплавиться или перерожденною быть
Into a Truth beyond the mind's appeal. В Истине за пределами апелляции разума.
All glory of outline, sweetness of harmony, Вся слава очертания, сладость гармонии,
Rejected like a grace of trivial notes, Отвергнутые, как грациозность нот тривиальных,
Expunged from Being's silence nude, austere, Вычеркнутые из тишины Бытия, нагой и суровой,
Died into a fine and blissful Nothingness. Умерли в прекрасном и блаженном Ничто.
The Demiurges lost their names and forms, Демиурги утратили свои имена и свои формы,
The great schemed worlds that they had planned and wrought Великие возведенные по схемам миры, что они спланировали и построили,
Passed, taken and abolished one by one. Прошли, забраны, отменены один за другим.
The universe removed its coloured veil, Вселенная удалила свою цветную вуаль,
And at the unimaginable end И в невообразимом конце
Of the huge riddle of created things Огромной загадки сотворенных вещей
Appeared the far-seen Godhead of the whole, Показалось далеко видимое Божество целого,
His feet firm-based on Life's stupendous wings, Его ноги на огромных крыльях Жизни утверждены прочно,
Omnipotent, a lonely seer of Time, Всемогущий, одинокий провидец Времени,
Inward, inscrutable, with diamond gaze. Внутренний, непостижимый, с алмазным взглядом.
Attracted by the unfathomable regard К неизмеримому вниманию привлеченные
The unsolved slow cycles to their fount returned Неразрешившиеся медленные циклы к своему возвращались источнику,
To rise again from that invisible sea. Чтобы снова подняться из этого незримого моря.
All from his puissance born was now undone; Все, из его могущества рожденное, сейчас было разрушено;
Nothing remained the cosmic Mind conceives. Ничто не осталось, что космический Разум задумал.
Eternity prepared to fade and seemed Вечность готовилась выцвести и казалась
A hue and imposition on the Void, Оттенком и налетом на Пустоте,
Space was the fluttering of a dream that sank Пространство было трепетом крылышек мечты, что погибла,
Before its ending into Nothing's deeps. Прежде чем исчезнуть в глубинах Ничто.
The spirit that dies not and the Godhead's self Дух, что не умирает, и Божества самость
Seemed myths projected from the Unknowable; Казались мифами, спроецированными из Непостижимого;
From It all sprang, in It is called to cease. Из Него брало все начало, все призвано в Нем прекратиться.
But what That was, no thought nor sight could tell. Но чем было То, ни мысль, ни зрение сказать не могли.
Only a formless Form of self was left, Лишь бесформенная Форма себя оставалась,
A tenuous ghost of something that had been, Тень, призрак чего-то, что было,
The last experience of a lapsing wave Последнее переживание теряющей силу волны,
Before it sinks into a bourneless sea,- Прежде чем она в беспредельном море утонет, -
As if it kept even on the brink of Nought Словно даже на краю Ничто она сохраняла
Its bare feeling of the ocean whence it came. Свое обнаженное ощущение океана, откуда пришла она.
A Vastness brooded free from sense of Space, Ширь раздумывала, свободная от чувства Пространства,
An Everlastingness cut off from Time; Вечность, отрезанная от Времени;
A strange sublime inalterable Peace Странный непоколебимый возвышенный Мир19
Silent rejected from it world and soul. Тихо отвергал от себя душу и мир20.
A stark companionless Reality Совершенная Реальность без компаньонов
Answered at last to his soul's passionate search: Наконец отвечала его души страстному поиску:
Passionless, wordless, absorbed in its fathomless hush, Бесстрастная, бессловесная, поглощенная в свою бездонную тишь,
Keeping the mystery none would ever pierce, Хранящая мистерию, в которую никто никогда не может проникнуть,
It brooded inscrutable and intangible Она размышляла, непостижимая, неуловимая,
Facing him with its dumb tremendous calm. Встречая его своим немым огромным спокойствием.
It had no kinship with the universe: Она не имела родства со вселенной:
There was no act, no movement in its Vast: Там не было действия, движения в ее Шири:
Life's question met by its silence died on her lips, Жизни вопрос, встреченный ее тишиною, у нее на устах умирал,
The world's effort ceased convicted of ignorance Усилие мира прекращалось, в неведении изобличенное,
Finding no sanction of supernal Light: Не находя санкции небесного Света:
There was no mind there with its need to know, Там не было разума с его нуждой знать,
There was no heart there with its need to love. Там не было сердца с его нуждою любить.
All person perished in its namelessness. Всякая персона гибла в ее безымянности.
There was no second, it had no partner or peer; Там не было секунды, она не имела партнера иль ровни;
Only itself was real to itself. Лишь сама для себя была реальной она.
A pure existence safe from thought and mood, Чистое существование, свободное от настроения и мысли,
A consciousness of unshared immortal bliss, Сознание никем неразделенного блаженства бессмертного,
It dwelt aloof in its bare infinite, Она жила поодаль в свое нагой бесконечности,
One and unique, unutterably sole. Одна, уникальная, невыразимо единственная.
A Being formless, featureless and mute Существо бесформенное, не имеющее черт и безмолвное,
That knew itself by its own timeless self, Что знало себя своей собственной безвременной самостью,
Aware for ever in its motionless depths, Вовеки сознательное в своих бездвижных глубинах,
Uncreating, uncreated and unborn, Не созидающее, не сотворенное и нерожденное,
The One by whom all live, who lives by none, Одно, которым живет все, которое ни кем не живет,
An immeasurable luminous secrecy Неизмеримая светлая тайна,
Guarded by the veils of the Unmanifest, Хранимая вуалями Непроявленного,
Above the changing cosmic interlude Над изменчивой космической интерлюдией,
Abode supreme, immutably the same, Жило, верховное, неизменно прежнее,
A silent Cause occult, impenetrable,- Безмолвная Причина, оккультная, непроницаемая, -
Infinite, eternal, unthinkable, alone. Бесконечная, вечная, немыслимая, одна.
End of Canto One Конец песни первой
Canto II Песнь вторая
THE ADORATION OF THE DIVINE MOTHER Обожание Божественной Матери
A stillness absolute, incommunicable, Тишина абсолютная, непередаваемая,
Meets the sheer self-discovery of the so...
Продолжение на следующей странцие...
