менными глазами своей идеи фиксированной.
Its heart was drunk with a dire hunger's wine, Его сердце было пьяно вином ужасного голода,
In others' suffering felt a thrilled delight В страданиях других он ощущал восторг трепетный
And of death and ruin the grandiose music heard. И смерти и разрушения грандиозную музыку слушал.
To have power, to be master, was sole virtue and good: Иметь силу, быть господином единственной добродетелью и благом было.
It claimed the whole world for Evil's living room, Он требовал весь мир для обитаемой комнаты Зла,
Its party's grim totalitarian reign Для своей партии беспощадного тоталитарного царствия
The cruel destiny of breathing things. Жестокой судьбы созданий дышащих.
All on one plan was shaped and standardised Все по одному плану сформировано и стандартизировано было
Under a dark dictatorship's breathless weight. Под бездыханным весом темной диктатуры.
In street and house, in councils and in courts На улице, в доме, в советах, дворах
Beings he met who looked like living men Он встречал существ, которые выглядели, как люди живые,
And climbed in speech upon high wings of thought И поднимались в речи на крыльях мысли высоких,
But harboured all that is subhuman, vile Но давали убежище всему, что ниже человека и подло,
And lower than the lowest reptile's crawl. Ниже, чем самая низкая рептилия ползает.
The reason meant for nearness to the gods Резон, для близости к богам предназначенный
And uplift to heavenly scale by the touch of mind И поднятый к небесному уровню касанием разума,
Only enhanced by its enlightening ray Лишь усугублял своим лучом освещающим
Their inborn nature's wry monstrosity. Их врожденной природы кривую чудовищность.
Often, a familiar visage studying Часто, знакомое лицо изучая,
Joyfully encountered at some dangerous turn, Радостно встреченное на каком-то повороте опасном,
Hoping to recognise a look of light, Признать взгляд света надеясь,
His vision warned by the spirit's inward eye Его зрение, внутренним глазом духа предупрежденное,
Discovered suddenly Hell's trademark there, Открывало внезапно там Ада торговую марку
Or saw with the inner sense that cannot err, Или видело со внутренним чувством, что ошибиться не может,
In the semblance of a fair or virile form В сходстве прекрасной или мужественной формы
The demon and the goblin and the ghoul. Демона, гоблина и упыря.
An insolence reigned of cold stone-hearted strength Высокомерие царило холодной силы с каменным сердцем,
Mighty, obeyed, approved by the Titan's law, Могучей, послушной, одобренной законом Титана,
The huge laughter of a giant cruelty Громкий хохот великанской жестокости
And fierce glad deeds of ogre violence. И свирепые довольные дела людоедских насилий.
In that wide cynic den of thinking beasts В этом обширном циничном логове зверей мыслящих
One looked in vain for a trace of pity or love; Поиски следа жалости и любви тщетны;
There was no touch of sweetness anywhere, Там нигде не было касания сладости,
But only Force and its acolytes, greed and hate: Одна только Сила и ее прислужники, жадность и ненависть:
There was no help for suffering, none to save, Там страдающему помощи не было, никто не спасал,
None dared resist or speak a noble word. Никто не смел сопротивляться или произнести благородное слово.
Armed with the aegis of tyrannic Power, Вооруженная защитою тиранической Силы,
Signing the edicts of her dreadful rule Подписывающая эдикты своего правления страшного
And using blood and torture as a seal, И использующая как печать кровь и пытку,
Darkness proclaimed her slogans to the world. Тьма прокламировала свои лозунги миру.
A servile blinkered silence hushed the mind Рабское, носящее наглазники молчание в уме водворилось
Or only it repeated lessons taught, Или лишь заученный урок повторяло,
While mitred, holding the good shepherd's staff, В то время как митрой пожалованная, носящая доброго пастыря жезл
Falsehood enthroned on awed and prostrate hearts Фальшь возводила на трон в напуганных и распростертых сердцах
The cults and creeds that organise living death Культы и кредо, что живую организуют смерть
And slay the soul on the altar of a lie. И убивают душу на алтаре лжи.
All were deceived or served their own deceit; Все были обмануты или своему собственному обману служили;
Truth in that stifling atmosphere could not live. Истина в той удушающей атмосфере не могла жить.
There wretchedness believed in its own joy Там верило в свою собственную радость несчастье
And fear and weakness hugged their abject depths; И обнимали свои жалкие глубины слабость и страх;
All that is low and sordid-thoughted, base, Все, что низко и полно грязных мыслей, основой,
All that is drab and poor and miserable, Все, что серо, бедно и жалко,
Breathed in a lax content its natural air Дышало в вялом довольстве своим естественным воздухом
And felt no yearning of divine release: И не ощущало стремления к избавлению божественному:
Arrogant, gibing at more luminous states Высокомерные, надсмехающиеся над состояниями более светлыми,
The people of the gulfs despised the sun. Люди бездн презирали солнце.
A barriered autarchy excluded light; Огражденное самодержавие свет исключало;
Fixed in its will to be its own grey self, Утвердившееся в своей воле быть своей собственной серою самостью,
It vaunted its norm unique and splendid type: Оно превозносило свои нормы как уникальный и великолепный образчик:
It soothed its hunger with a plunderer's dream; Свой голод оно успокаивало грабителя грезами;
Flaunting its cross of servitude like a crown, Щеголяя своим крестом рабства словно венцом,
It clung to its dismal harsh autonomy. Оно цеплялось за свою жестокую автономию мрачную.
A bull-throat bellowed with its brazen tongue; Бычья глотка, на своем языке медном ревущая;
Its hard and shameless clamour filling Space Его тяжелый и бесстыдный шум, Пространство полнящий,
And threatening all who dared to listen to truth И грозящий всем, кто осмеливается прислушаться к истине,
Claimed the monopoly of the battered ear; Требовал монополии на избитое ухо;
A deafened acquiescence gave its vote, Оглушенное согласие его голосование давало,
And braggart dogmas shouted in the night Выкрикиваемые в ночи хвастливые догмы
Kept for the fallen soul once deemed a god Хранили для падшей души, когда-то считавшейся богом,
The pride of its abysmal absolute. Гордость ее абсолюта пучинного.
A lone discoverer in these menacing realms Одинокий открыватель в тех угрожающих царствах,
Guarded like termite cities from the sun, Охраняемых как города термитов от солнца,
Oppressed mid crowd and tramp and noise and flare, Подавленный среди толп, топота, шума и вспышек пламени,
Passing from dusk to deeper dangerous dusk, Проходящий от сумерек к сумеркам еще более опасным,
He wrestled with powers that snatched from mind its light Он боролся с силами, что вырывали из ума его свет,
And smote from him their clinging influences. И отбивал от себя их влияния цепляющиеся.
Soon he emerged in a dim wall-less space. Вскоре он прошел в смутное пространство без стен.
For now the peopled tracts were left behind; Ибо сейчас населенные тракты были оставлены сзади;
He walked between wide banks of failing eve. Он гулял между широкими берегами бледнеющего вечера.
Around him grew a gaunt spiritual blank, Вокруг него росла протяженная духовная пустота,
A threatening waste, a sinister loneliness Угрожающая пустыня, зловещее одиночество,
That left mind bare to an unseen assault, Что оставляло ум обнаженным перед нападением невидимым,
An empty page on which all that willed could write Пустою страницей, на которой все, что угодно, могло написать
Stark monstrous messages without control. Совершенно чудовищные послания без контроля.
A travelling dot on downward roads of Dusk Путешествующая точка по идущим вниз дорогам Сумерек
Mid barren fields and barns and straggling huts Среди бесплодных полей, сараев и тянущихся беспорядочно хижин,
And a few crooked and phantasmal trees, Среди редких призрачных искривленных деревьев,
He faced a sense of death and conscious void. Он чувство смерти и сознательной пустоты встретил.
But still a hostile Life unseen was there Но до сих пор невидимая враждебная Жизнь там была,
Whose deathlike poise resisting light and truth Чье равновесие, подобное смерти, сопротивляющееся свету и истине,
Made living a bleak gap in nullity. Делало живой унылую брешь в недействительности.
He heard the grisly voices that deny; Он слышал вызывающие страх голоса, что отвергали;
Assailed by thoughts that swarmed like spectral hordes, Атакуемый мыслями, что как призрачные орды кишели,
A prey to the staring phantoms of the gloom Жертва таращащимся фантомам мрака
And terror approaching with its lethal mouth, И ужаса, со своим летальным ртом приближающегося,
Driven by a strange will down ever down, Ведомый странною волей вниз, всегда вниз,
The sky above a communiqu( of Doom, Небо свыше - коммюнике Рока,
He strove to shield his spirit from despair, Он старался защитить свой дух от отчаяния,
But felt the horror of the growing Night Но ощущал ужас нарастающей Ночи
And the Abyss rising to claim his soul. И Пучину, поднимающуюся его душу требовать.
Then ceased the abodes of creatures and their forms Затем кончились жилища созданий и их форм
And solitude wrapped him in its voiceless folds. И одиночество обернуло его в свои безгласные складки.
All vanished suddenly like a thought expunged; Все исчезло внезапно, словно мысль вычеркнутая;
His spirit became an empty listening gulf Его дух стал пустой слушающей бездной,
Void of the dead illusion of a world: Лишенной мертвых иллюзий мира:
Nothing was left, not even an evil face. Ничего оставлено не было, даже злого лица.
He was alone with the grey python Night. Он был наедине с серой Ночью питоньей.
A dense and nameless Nothing conscious, mute, Густое и безымянное Ничто, сознательное, немое,
Which seemed alive but without body or mind, Которое казалось живым, но без тела иль разума,
Lusted all beings to annihilate Жаждало всех существ уничтожить,
That it might be for ever nude and sole. Чтобы оно могло быть вовеки нагим и единственным.
As in a shapeless beast's intangible jaws, Словно в неосязаемых челюстях зверя бесформенного,
Gripped, strangled by that lusting viscous blot, Сжимаемый, удушаемый тем жаждущим липким пятном,
Attracted to some black and giant mouth Влекомый к какому-то гигантскому черному рту,
And swallowing throat and a huge belly of doom, Глотающему горлу и брюху рока огромному,
His being from its own vision disappeared Его существо из своего собственного поля зрения скрылось,
Drawn towards depths that hungered for its fall. Утягиваемое к глубинам, что его падения жаждали.
A formless void oppressed his struggling brain, Бесформенная пустота его борющийся мозг угнетала,
A darkness grim and cold benumbed his flesh, Тьма жестокая и холодная парализовала его плоть,
A whispered grey suggestion chilled his heart; Нашептываемые серые внушение холодили его сердце;
Haled by a serpent-force from its warm home Увлекаемая змеиной силой из своего теплого дома
And dragged to extinction in bleak vacancy И к затуханию в мрачной пустоте волочимая,
Life clung to its seat with cords of gasping breath; Жизнь цеплялась за свое место веревками хватающего воздух дыхания;
Lapped was his body by a tenebrous tongue. Его тело темным языком было обхвачено.
Existence smothered travailed to survive; Существование задыхалось, борясь, чтоб выжить;
Hope strangled perished in his empty soul, Надежа гасла, в его пустой душе погибала,
Belief and memory abolished died Вера и память отмененные умерли
And all that helps the spirit in its course. И все, что духу в его пути помогает.
There crawled through every tense and aching nerve Через каждый натянутый и болящий нерв полз,
Leaving behind its poignant quaking trail Оставляя позади свой мучительно трясущийся след,
A nameless and unutterable fear. Безымян...
Продолжение на следующей странцие...
