ндексом,
The position of a dead remembered star. Позицией мертвой звезды вспоминаемой.
Only were safe who kept God in their hearts: Только те в безопасности были, что в своих сердцах Бога хранили:
Courage their armour, faith their sword, they must walk, Храбрость - броня их, вера - их меч, они должны продвигаться,
The hand ready to smite, the eye to scout, Рука готова разить, разведывать - глаз,
Casting a javelin regard in front, Бросающие внимание вперед как копье,
Heroes and soldiers of the army of Light. Герои и солдаты армии Света.
Hardly even so, the grisly danger past, И с трудом даже в том случае, ужасные минуя опасности,
Released into a calmer purer air, Освобожденные в более спокойном и чистом воздухе,
They dared at length to breathe and smile once more. Они осмеливаются наконец дышать и опять улыбаться.
Once more they moved beneath a real sun. Снова они движутся под солнцем реальным.
Though Hell claimed rule, the spirit still had power. Хотя Ад на власть претендует, дух еще силу имеет.
This No-man's-land he passed without debate; Эти Ничейные Земли он прошел без дебатов;
Him the heights missioned, him the Abyss desired: Его послали высоты, его Пучина желала:
None stood across his way, no voice forbade. Никто не встал у него на пути, ничей не запрещал голос.
For swift and easy is the downward path, Ибо быстр и легок бегущий вниз путь,
And now towards the Night was turned his face. А сейчас его лицо было повернуто к Ночи.
A greater darkness waited, a worse reign, Более великая ждала тьма, худшее царство,
If worse can be where all is evil's extreme; Если что-то может быть хуже того, где все есть зла крайность;
Yet to the cloaked the uncloaked is naked worst. Все же, неприкрытое рядом с прикрытым есть обнаженное худшее.
There God and Truth and the supernal Light Там Бога, Истины и небесного Света
Had never been or else had power no more. Никогда не было, или же они не имели силы там больше.
As when one slips in a deep moment's trance Как когда кто-то скользит в транс момента глубокого
Over mind's border into another world, В другой мир над границею разума,
He crossed a boundary whose stealthy trace Он пересек границу, чей тайный след
Eye could not see but only the soul feel. Глаз не мог видеть, лишь душа чувствовала.
Into an armoured fierce domain he came В бронированные суровые владения он пришел
And saw himself wandering like a lost soul И увидел себя скитающимся, как душа затерявшаяся,
Amid grimed walls and savage slums of Night. Среди грязных стен и первобытных трущоб Ночи.
Around him crowded grey and squalid huts Вокруг него толпились серые и убогие хижины,
Neighbouring proud palaces of perverted Power, С гордыми дворцами извращенной Силы граничащие,
Inhuman quarters and demoniac wards. Нечеловеческие кварталы и демонические палаты.
A pride in evil hugged its wretchedness; Свою ничтожность гордое в злом обнимало;
A misery haunting splendour pressed those fell Нищета, посещающая часто великолепие, давила те жестокие
Dun suburbs of the cities of dream-life. Серые пригороды городов грезы-жизни.
There Life displayed to the spectator soul Там Жизнь выставляла душе-зрителю
The shadow depths of her strange miracle. Теневые глубины ее странного чуда.
A strong and fallen goddess without hope, Сильная и падшая богиня, надежды лишенная,
Obscured, deformed by some dire Gorgon spell, Затемненная, деформированная какими-то ужасными заклинаниями Горгоны,
As might a harlot empress in a bouge, Как может проститутка, императрица в притоне,
Nude, unashamed, exulting she upraised Нагая, бессовестная, ликующая, она поднимала
Her evil face of perilous beauty and charm Свой злой лик опасного очарования и красоты
And, drawing panic to a shuddering kiss И, притягивая паникующего к вызывающему дрожь поцелую,
Twixt the magnificence of her fatal breasts, Между великолепием своих фатальных грудей
Allured to their abyss the spirit's fall. Заманивала в их пучину падение духа.
Across his field of sight she multiplied Через его поле зрения она множила
As on a scenic film or moving plate Как на сценическом фильме или движущейся пластинке
The implacable splendour of her nightmare pomps. Неумолимое великолепие своих кошмарных пышностей.
On the dark background of a soulless world На темном фоне бездушного мира
She staged between a lurid light and shade Она ставила между пылающим светом и тенью
Her dramas of the sorrow of the depths Свои драмы горя глубин,
Written on the agonised nerves of living things: Написанные на агонизирующих нервах созданий живущих:
Epics of horror and grim majesty, Эпосы ужаса и жестокого величия,
Wry statues spat and stiffened in life's mud, Кривые статуи, брошенные и заскорузлые в грязи жизни,
A glut of hideous forms and hideous deeds Избыток отвратительных форм и мерзких дел
Paralysed pity in the hardened breast. Парализовал жалость в стывшей груди.
In booths of sin and night-repairs of vice В балаганах греха и ночных посещений порока
Styled infamies of the body's concupiscence Величаемые низости похотливости тела
And sordid imaginations etched in flesh, И грязные фантазии, врезанные в плоть,
Turned lust into a decorative art: Превращали в декоративное искусство вожделение:
Abusing Nature's gift her pervert skill Оскорбляя дар Природы, ее извращенное искусство
Immortalised the sown grain of living death, Увековечивало посеянное зерно живой смерти,
In a mud goblet poured the bacchic wine, В грязный бокал вакхическое лило вино,
To a satyr gave the thyrsus of a god. Сатиру давало жезл бога.
Impure, sadistic, with grimacing mouths, Нечистые, садистские, с гримасничающим ртом,
Grey foul inventions gruesome and macabre Серые бесстыдные изобретения, отвратительные и ужасные
Came televisioned from the gulfs of Night. Приходили телевизионным изображением из пучин Ночи.
Her craft ingenious in monstrosity, Ее умение, изобретательное и чудовищное,
Impatient of all natural shape and poise, Не терпящее никакой естественной формы и равновесия,
A gape of nude exaggerated lines, Зияние нагих преувеличенных линий,
Gave caricature a stark reality, Давали карикатуру полной реальности,
And art-parades of weird distorted forms, И причудливых искривленных форм парады искусства,
And gargoyle masques obscene and terrible И театры масок, ужасных и непристойных,
Trampled to tormented postures the torn sense. Топтали до мучимых поз чувство истерзанное.
An inexorable evil's worshipper, Поклонник неумолимого зла,
She made vileness great and sublimated filth; Она делала низость великим и грязь возвеличивала;
A dragon power of reptile energies Драконья сила энергий рептильих
And strange epiphanies of grovelling Force И странные прозрения пресмыкающейся Силы,
And serpent grandeurs couching in the mire И змеиные грандиозности, лежащие в грязи,
Drew adoration to a gleam of slime. Предлагали обожание мерцанию слизи.
All Nature pulled out of her frame and base Вся Природа, вытащенная из ее каркаса и базы
Was twisted into an unnatural pose: Изгибалась в противоестественной позе:
Repulsion stimulated inert desire; Отвращение стимулировало желание инертное;
Agony was made a red-spiced food for bliss, Агония была сделана для блаженства приправленной пищей,
Hatred was trusted with the work of lust Ненависти препоручали труд вожделения
And torture took the form of an embrace; И пытка принимала форму объятий;
A ritual anguish consecrated death; Ритуальная мука смерть освящала;
Worship was offered to the Undivine. Поклонение предлагалось Небожественному.
A new aesthesis of Inferno's art Новые эстетики искусства Ада,
That trained the mind to love what the soul hates, Что учили ум любить то, что душа ненавидит,
Imposed allegiance on the quivering nerves Навязывали верность трепещущим нервам
And forced the unwilling body to vibrate. И принуждали нежелающее тело вибрировать.
Too sweet and too harmonious to excite Слишком сладкая и чересчур гармоничная, чтобы возбуждать
In this regime that soiled the being's core, В том режиме, что пачкал существа сердцевину,
Beauty was banned, the heart's feeling dulled to sleep Была запрещена красота, чувство сердца вогнано в спячку,
And cherished in their place sensation's thrills; И на их месте лелеялись ощущения трепеты;
The world was probed for jets of sense-appeal. Мир для струй чувственного призыва зондировался.
Here cold material intellect was the judge Здесь холодный материальный интеллект был судьей
And needed sensual prick and jog and lash И нуждался в чувственных уколах, встряске и плети,
That its hard dryness and dead nerves might feel Чтобы его твердая сухость и мертвые нервы могли ощущать
Some passion and power and acrid point of life. Какую-то страсть, силу и острый вкус жизни.
A new philosophy theorised evil's rights, Новая философия теоретизировала зла правила,
Gloried in the shimmering rot of decadence, Сияя в своей славе в декаданса мерцающей гнили,
Or gave to a python Force persuasive speech Или давала питоньей силе убедительную речь
And armed with knowledge the primaeval brute. И вооружала первобытное животное знанием.
Over life and Matter only brooding bowed, Над жизнью и Материей лишь размышляя, сгибался
Mind changed to the image of a rampant beast; Разум, измененный по образу зверя, на задних лапах стоящего;
It scrambled into the pit to dig for truth Он в яму протискивался, чтобы докопаться до истины,
And lighted its search with the subconscient's flares. И освещал свои поиски подсознания вспышками.
Thence bubbling rose sullying the upper air, Оттуда пузырясь поднимались, пятная более высокий воздух,
The filth and festering secrets of the Abyss: Грязные и гниющие секреты Пучины:
This it called positive fact and real life. Это называлось позитивным фактом и жизнью реальной.
This now composed the fetid atmosphere. Это сейчас составляло атмосферу зловонную.
A wild-beast passion crept from secret Night Звериная страсть кралась из тайной Ночи,
To watch its prey with fascinating eyes: Чтобы наблюдать за свою добычей глазами пленяющими:
Around him like a fire with sputtering tongues Вокруг него, как огонь с языками плюющимися,
There lolled and laughed a bestial ecstasy; Развалился и смеялся скотский экстаз;
The air was packed with longings brute and fierce; Воздух животными и свирепыми был наполнен желаниями;
Crowding and stinging in a monstrous swarm Толпящиеся и жалящие роем чудовищным
Pressed with a noxious hum into his mind В его мозг с пагубным жужжанием вдавливались
Thoughts that could poison Nature's heavenliest breath, Мысли, что могли отравить самое небесное дыхание Природы,
Forcing reluctant lids assailed the sight Принуждающие веки противящиеся зрение мучить
Acts that revealed the mystery of Hell. Действия, что мистерию Ада показывали.
All that was there was on this pattern made. Все, что там было, было по этому образчику сделано.
A race possessed inhabited those parts. Подчиненная раса населяла те части.
A force demoniac lurking in man's depths Демоническая сила, скрывающаяся в человека глубинах,
That heaves suppressed by the heart's human law, Что вздымается, подавленная человеческого сердца законом,
Awed by the calm and sovereign eyes of Thought, Напуганная спокойными и суверенными глазами Мысли,
Can in a fire and earthquake of the soul Может в огне и землетрясении души
Arise and, calling to its native night, Подняться и, к родной ночи взывая,
Overthrow the reason, occupy the life Опрокинуть резон, оккупировать жизнь
And stamp its hoof on Nature's shaking ground: И отпечатать свое копыто на дрожащей почве Природы:
This was for them their being's flaming core. Она была для них их существа пламенеющей сутью.
A mighty energy, a monster god, Могучая энергия, бог-монстр,
Hard to the strong, implacable to the weak, Суровый для сильного, неумолимый для слабого,
It stared at the harsh unpitying world it made Он пялился на грубый безжалостный мир, который он сделал,
With the stony eyelids of its fixed idea. Ка...
Продолжение на следующей странцие...
