reach heaven who has not passed through hell. Никто не может достигнуть небес, кто не прошел через ад.
This too the traveller of the worlds must dare. Это тоже путешественник миров должен посметь.
A warrior in the dateless duel's strife, В споре незапамятной дуэли Боец,
He entered into dumb despairing Night Он вошел в немую Ночь, надежды лишающую,
Challenging the darkness with his luminous soul. Бросая вызов тьме своей светлой душой.
Alarming with his steps the threshold gloom Тревожа своими шагами преддверия мрак,
He came into a fierce and dolorous realm Он вошел в жестокое и печальное царство,
Peopled by souls who never had tasted bliss; Населенное душами, которые никогда не вкушали блаженства;
Ignorant like men born blind who know not light, Невежественные, как люди, слепыми рожденные, что света не знают,
They could equate worst ill with highest good, Они могли приравнивать к высшему добру наихудшее зло,
Virtue was to their eyes a face of sin Добродетель была лицом греха в их глазах,
And evil and misery were their natural state. А зло и нищета их состоянием были естественным.
A dire administration's penal code Ужасной администрации уголовный кодекс,
Making of grief and pain the common law, Делающий горе и боль общим законом,
Decreeing universal joylessness Утверждающий декреты всеобщей безрадостности,
Had changed life into a stoic sacrament Изменил жизнь в стоическое таинство
And torture into a daily festival. И в ежедневный фестиваль - пытку.
An act was passed to chastise happiness; Был принят закон для повергания наказанию счастья;
Laughter and pleasure were banned as deadly sins: Смех и радость были объявлены как смертные грехи вне закона:
A questionless mind was ranked as wise content, Вопрошающий разум был поставлен как благоразумное удовлетворение,
A dull heart's silent apathy as peace: Тупого сердца немая апатия - как мир:
Sleep was not there, torpor was the sole rest, Сна не было там, оцепенение было единственным отдыхом,
Death came but neither respite gave nor end; Смерть приходила, но передышки или конца не давала;
Always the soul lived on and suffered more. Душа постоянно жить продолжала и все больше страдала.
Ever he deeper probed that kingdom of pain; Все глубже он исследовал то царство боли;
Around him grew the terror of a world Вокруг него рос ужас мира
Of agony followed by worse agony, Агонии, за которой следовала агония худшая,
And in the terror a great wicked joy А в ужасе жила злая великая радость,
Glad of one's own and others' calamity. Довольная своей собственной бедою и бедою других.
There thought and life were a long punishment, Там мысль и жизнь были наказанием долгим,
The breath a burden and all hope a scourge, Дыхание - бременем, любая надежда - бичом,
The body a field of torment, a massed unease; Тело - полем пытки, дискомфорта обилием;
Repose was a waiting between pang and pang. Отдых был ожиданием между болью и болью.
This was the law of things none dreamed to change: Это был закон вещей, который никто и не мечтал изменить:
A hard sombre heart, a harsh unsmiling mind Тяжелое мрачное сердце, строгий неулыбчивый разум
Rejected happiness like a cloying sweet; Отвергали счастье как пресыщающую сладость;
Tranquillity was a tedium and ennui: Спокойствие было тоскою и скукой:
Only by suffering life grew colourful; Только страданием жизнь полнилась красками;
It needed the spice of pain, the salt of tears. Она нуждалась в специях боли, в соли слез.
If one could cease to be, all would be well; Если кто-то мог перестать быть, все было прекрасно;
Else only fierce sensations gave some zest: Иначе только свирепые чувства некий вкус придавали:
A fury of jealousy burning the gnawed heart, Бешенство ревности, сжигающее сердце терзаемое,
The sting of murderous spite and hate and lust, Укус убийственной злобы, вожделения, ненависти,
The whisper that lures to the pit and treachery's stroke Шепот, что манит в яму, и удар вероломства
Threw vivid spots on the dull aching hours. Украшали живыми точками тупые часы боли.
To watch the drama of infelicity, Наблюдать драму несчастья,
The writhing of creatures under the harrow of doom Корчи созданий под бороной рока,
And sorrow's tragic gaze into the night Трагический взгляд горя в ночь
And horror and the hammering heart of fear И ужас, и сердце стучащее страха
Were the ingredients in Time's heavy cup Было ингредиентами в тяжелой чаше Времени,
That pleased and helped to enjoy its bitter taste. Что нравились и помогали наслаждаться ее горьким вкусом.
Of such fierce stuff was made up life's long hell: Из такого жестокого вещества был сделан долгий ад жизни:
These were the threads of the dark spider's-web Там были паутины темного паука нити,
In which the soul was caught, quivering and rapt; В которые могла попасться душа, трепещущая и восхищенная:
This was religion, this was Nature's rule. Это была религия, это правилом было Природы.
In a fell chapel of iniquity В беззакония жестокой часовне,
To worship a black pitiless image of Power Чтоб поклоняться черному безжалостному образу Силы,
Kneeling one must cross hard-hearted stony courts, На коленях нужно было пересечь каменные дворы твердосердечные,
A pavement like a floor of evil fate. Тротуар, злой судьбы полу подобный.
Each stone was a keen edge of ruthless force Каждый камень был острым лезвием безжалостной силы,
And glued with the chilled blood from tortured breasts; Склеенный застывшей кровью из мучимых грудей;
The dry gnarled trees stood up like dying men Сухие сучковатые деревья, как умирающие люди, вставали,
Stiffened into a pose of agony, Коченеющие в позах агонии,
And from each window peered an ominous priest И из каждого окна внимательно наблюдал зловещий священник,
Chanting Te Deums for slaughter's crowning grace, Поющий Te Deus за венчающую милость резни,
Uprooted cities, blasted human homes, Испепеленные города, взорванные людские дома,
Burned writhen bodies, the bombshell's massacre. Скорченные сожженные тела, бойню бомбежки.
"Our enemies are fallen, are fallen," they sang, "Наши враги пали, пали", пели они,
"All who once stayed our will are smitten and dead; "Все, кто когда-то мешал нашей воле, мертвы и повержены;
How great we are, how merciful art Thou." Как мы велики, как Ты милосерден".
Thus thought they to reach God's impassive throne Так они мыслили достичь Бога трона бесстрастного
And Him command whom all their acts opposed, И командовать Им, которому противоположны все их действия,
Magnifying their deeds to touch his skies, Возвеличивая свои дела, его небес коснуться
And make him an accomplice of their crimes. И сделать его сообщником своих злодеяний.
There no relenting pity could have place, Там никакая смягчающая жалость не могла иметь места,
But ruthless strength and iron moods had sway, Лишь сила безжалостная и железные настроения правили,
A dateless sovereignty of terror and gloom: Незапамятный суверенитет мрака и ужаса:
This took the figure of a darkened God Это приняло фигуру затемненного Бога,
Revered by the racked wretchedness he had made, Почитаемого мучимым несчастьем, им сделанным,
Who held in thrall a miserable world, Он держал в рабстве горестный мир,
And helpless hearts nailed to unceasing woe И несчастные сердца, к непрекращающемуся горю прикованные,
Adored the feet that trampled them into mire. Обожали ноги, что их втаптывали в грязь.
It was a world of sorrow and of hate, Это был мир горя и ненависти,
Sorrow with hatred for its lonely joy, Горе с ненавистью было его единственной радостью,
Hatred with others' sorrow as its feast; Ненависть и горе других - его праздником;
A bitter rictus curled the suffering mouth; Злобный изгиб кривил страдающий рот;
A tragic cruelty saw its ominous chance. Трагическая жестокость видела свой грозный шанс.
Hate was the black archangel of that realm; Ненависть была черным архангелом этого царства;
It glowed, a sombre jewel in the heart Она горела, мрачный драгоценный камень в сердце,
Burning the soul with its malignant rays, Своими злобными лучами обжигающий душу,
And wallowed in its fell abysm of might. И барахталась в своей падшей пучине могущества.
These passions even objects seemed to exude,- Эти страсти излучали, казалось, даже объекты,-
For mind overflowed into the inanimate Ибо изливался в неодушевленное разум,
That answered with the wickedness it received,- Что отвечало со злобой на то, что оно получало,-
Against their users used malignant powers, Против использующих их использовали зловредные силы,
Hurt without hands and strangely, suddenly slew, Вредили без рук и странно убивали внезапно,
Appointed as instruments of an unseen doom. Предназначенные как инструменты незримого рока.
Or they made themselves a fateful prison wall Или они себя делали роковою тюремной стеной,
Where men condemned wake through the creeping hours Где осужденные бодрствовали на протяжении ползущих часов,
Counted by the tollings of an ominous bell. Подсчитываемых ударами угрюмого колокола.
An evil environment worsened evil souls: Злые души ухудшало окружение злое:
All things were conscious there and all perverse. Все вещи были сознательны там и все порочны.
In this infernal realm he dared to press В этом инфернальном царстве он смел давить
Even into its deepest pit and darkest core, Даже в его глубочайшую яму и темнейшее ядро,
Perturbed its tenebrous base, dared to contest Приводя в смятение его мрачный фундамент, смел спорить
Its ancient privileged right and absolute force: С его старинным привилегированным правом и абсолютною силой:
In Night he plunged to know her dreadful heart, В Ночь он нырял, чтобы узнать ее страшное сердце,
In Hell he sought the root and cause of Hell. В Аду он искал причину и корень Ада.
Its anguished gulfs opened in his own breast; Мучимые бездны Ада в его собственной груди отрывались;
He listened to clamours of its crowded pain, Он прислушивался к шуму его переполненной толпами боли,
The heart-beats of its fatal loneliness. К ударам сердца его фатального одиночества.
Above was a chill deaf eternity. Свыше был глухой вечности голод.
In vague tremendous passages of Doom В смутных страшных проходах Рока
He heard the goblin Voice that guides to slay, Он слышал гоблинский Голос, что ведет, чтобы убить,
And faced the enchantments of the demon Sign, И встречал колдовства демонического Знака,
And traversed the ambush of the opponent Snake. И миновал засаду враждебной Змеи.
In menacing tracts, in tortured solitudes В угрожающих трактах, в безлюдьях измученных
Companionless he roamed through desolate ways Одиноко он странствовал по дорогам заброшенным,
Where the red Wolf waits by the fordless stream Где красный Волк ждет за рекою без брода
And Death's black eagles scream to the precipice, И Смерти черные орлы над обрывом вопят,
And met the hounds of bale who hunt men's hearts И встречал руки беды, что охотится на сердца людей,
Baying across the veldts of Destiny, По степям Судьбы преследуя,
In footless battlefields of the Abyss В непроходимых полях битвы Пучины
Fought shadowy combats in mute eyeless depths, Вел призрачные сражения в немых недоступных глазу глубинах,
Assaults of Hell endured and Titan strokes Нападения Ада и Титанические удары выдерживал
And bore the fierce inner wounds that are slow to heal. И нес жестокие внутренние раны, что излечиваются медленно.
A prisoner of a hooded magic Force, Заключенный облаченной в капюшон магической Силы,
Captured and trailed in Falsehood's lethal net Захваченный и увлекаемый в Фальши летальные сети
And often strangled in the noose of grief, И часто удушаемый в петле горя
Or cast in the grim morass of swallowing doubt, Или бросаемый в беспощадную трясину сомнения гложущего,
Or shut into pits of error and despair, Или в ямах ошибки и отчаяния запертый,
He drank her poison draughts till none was left. Он пил ее ядовитые глотки, пока ничего не осталось.
In a world where neither hope nor joy could come В мире, куда ни одна на...
Продолжение на следующей странцие...
