алась только по одному аспекту человеческой психики. Потребуются годы, чтобы изучить все хорошо известные школы и таким образом составить полную картину человека. Узнаю ли я тогда немного больше о себе и о других людях? Что-то подсказывало мне, что этого не будет; то же касалось и академических исследований по литературе. Культура как самоцель больше меня не интересовала. Я отказался от идеи научной работы в Гарварде и продолжил свое кругосветное паломничество. Но я завязал дружбу с Чарльзом Таунсендом Коплендом, которая возобновилась во время моего второго посещения Америки. Он был профессором и известной в обществе фигурой,но также отличался человеческой теплотой. Я рассказал о нем Орейджу как о человеке, могущем быть полезным. «Сомневаюсь, - ответил Орейдж. - Я встречал только одного профессора, интересующегося настоящими идеями - французского профессора Дени Сора. Даже бизнесмены проявляют большую заинтересованность, чем профессора, ученые или писатели».
Никто из упомянутых мною «влиятельных людей» не проявил ни малейшего интереса к Гурджиеву, которого (они) сочли просто еще одним эксцентричным философом Европы.
Совместное пребывание в Бостоне с Орейджем дало мне возможность поговорить с ним и узнать его. В ответ на мой
вопрос, о цели посещения Америки Гурджиевым, он сказал: «Демонстрации, встречи и беседы являются в некотором роде закинутой сетью. Из сотен людей, которым доведется на них присутствовать, только немногие, неудовлетворенные собой и жизнью, почувствуют, что у нас есть то, что они ищут. Это не обязательно означает, что эти немногие окажутся «несчастными» людьми. Они могут вести активную жизнь, быть обеспеченными материально и занимать хорошее положение, но они почувствуют, что вне круга обыденного существования есть что-то еще. Другими словами, есть люди, обладающие магическим центром или его зачатками; это люди, способные работать над собой. Остальное человечество, не испытывающее потребности, ничего и не предпримет. На самом деле мы предлагаем людям возможность обрести цель в жизни, использовать свои страдания - неудовлетворенность, которую они ощущают, - для их собственного блага. Сколько народу воспользуется ею? Увидим».
«Вы были не удовлетворены собой и жизнью, когда встретили Гурджиева?» - спросил я.
«Да, действительно, я уже начинал разочаровываться в чисто литературной и культурной жизни, когда встретил Успенского, навестившего меня незадолго до 1914 года. Мне становилось все труднее и труднее заставлять себя писать еженедельные заметки в «Нью Эйдж». Я испытывал глубокое разочарование при мысли о том, что моя интеллектуальная жизнь.с которой связывали все, что было высшего и лучшего в Западной культуре, не вела меня никуда. Как тогда выражались «Я не нашел бога».
«Значит, вы знали Успенского до того,-как он встретил Гурджиева? »
«Да. Я переписывался с Успенским, когда тот был журналистом в России, в 1914 году. Когда там произошла революция, я связал его с м-ром Ф.С.Пиндером, британским официальным представителем в Екатеринодаре. Успенский оказался в стесненных обстоятельствах, и Пиндер дал ему
работу в своем штате. Вряд ли британское правительство платило ему жалованье, и я уверен, что Пиндер выплачивал его из собственного кармана. Когда Успенский во второй раз приехал в Англию, он навестил меня. Я вошел в контакт с некоторыми писателями, врачами, психологами и другими, и в студии леди Розермир в Сент Джонс Вуд устроили встречи. Успенский нашел то, что я искал. Но после первого посещения Гурджиевым группы Успенского я знал, что учителем был Гурджиев.
Впоследствии я продал «Нью Эйдж», оставил свою литературную жизнь и группы Успенского и уехал в Фонтенбло. Мои первые недели в Приере были неделями подлинного страдания. Мне сказали копать, а поскольку у меня годами не было настоящего упражнения, я так сильно страдал физически, что обычно уходил в свою комнату, похожую на келью, и буквально плакал от усталости. Никто, даже Гурджиев, не подходил ко мне. Я спрашивал себя: «Разве для этого я отказался от всей своей прежней жизни?» По крайней мере, тогда у меня что-то было. Что же у меня есть теперь?» Когда я дошел до полного отчаяния, чувствуя, что больше не выдержу, я дал себе зарок сделать дополнительное усилие, и тут же что-то во мне переменилось. Вскоре мне стал нравиться тяжелый труд, и неделю спустя ко мне подошел Гурджиев и сказал: «Теперь, Орейдж, я думаю, хватит копать. Пойдемте в кафе и выпьем кофе». С этого момента все стало меняться. Это было мое первое посвящение. Все прежнее миновало».
Таков (был) Орейдж, который благодаря своему журналу «Нью Эйдж» являлся сосредоточением всего наилучшего во всех ответвлениях современной мысли того периода, в журнале которого были рады писать бесплатно такие люди, как Честертон, Беллок, Шоу, Уэллс и Арнольд Беннетт, о котором Т.С.Эллист сказал,что он был лучшим литературным критиком своего времени.
Я узнал от Орейджа, что Гурджиев во время своего визита в Лондон к Успенскому взял с собой Ф.С.Пиндера в качестве переводчика. Успенский не соглашался с некоторыми толкованиями Пиндера, но Гурджиев на них настаивал. Он считал Успенского слишком умозрительным, слишком сильно упирающим на теории и слишком мало — на практическую работу. Впоследствии из английских учеников в Приере остались только Орейдж, Пиндер и несколько других; остальные вернулись в Лондон. Среди учеников Успенского был некий м-р Дж.Г.Беннетт, который пробыл в Приере несколько дней; он встретился с Гурджиевым еще раз незадолго до его смерти в 1949 году. М-р Роуленд Кении, первый редактор «Дейли Геральд» 1912 года, вместе со своей женой также пробыл некоторое время в Приере.
Орейдж сказал, что он был благодарен Успенскому за его посредничество при встрече с Гурджиевым, так как «только тогда он стал проводить различие между знанием и пониманием». Орейдж добавил: «Успенский воплощал для меня знание; Гурджиев - понимание, хотя, разумеется, у Гурджи-ева также было и все знание».
Ф.С.Пиндер, также не имевший сомнений относительно Гурджиева как учителя, был по профессии инженером-строителем. После встречи Пиндера с Успенским в Екатери-нодаре большевики заключили его в тюрьму и приговорили к смертной казни. Во время своего заключения он совершенствовался в русском языке.В конце концов его освободили, и после войны он был награжден орденом Британской Империи (О.В.Е.). Любопытно отметить, кстати, что эти трое - Орейдж, Пиндер и Кении - замечательные люди в подлинном смысле слова, люди понимания, — получили, как и я, свой «недостаток образования», как они выражались, в начальной школе или школах-пансионатах, ныне муниципальных.
Человеку выпадает большая удача, когда он может располагать дружбой старших и более умудренных людей, -дружбой, основанной на чем-то существенном и на общей фундаментальной цели. Дружба с женщинами и их любовь может иметь место в то же самое время, но никогда не сможет
заменить ее. Мне посчастливилось иметь трех таких людей «Железо затачивает железо...»
Другая беседа с Орейджем в Бостоне началась с моегс вопроса: «Вы не собираетесь открывать эзотерические труп пы в Нью-Йорке? Если да, то я хотел бы стать учеником». «Нет, - ответил он. - Не эзотерические и даже не мезотерические. Будет неплохо, если мы сможем организовать внешнюю экзотерическую группу».
«Но разве Приере не является эзотерической школой?» «Является. И, вероятно, единственной в Западном мире на сегодняшний день; однако можно жить в Приере и совершенно этого не знать. Вы получаете от Приере столько, сколько сами даете в работе над собой, - то есть соответственно подлинному усилию. Сейчас там есть люди, для которых это место — не более чем психиатрическая лечебница.»
«Кажется, - сказал я, - мы с вами начали с противоположных концов. Я перепробовал почти все виды физического труда и зарабатывал на жизнь всякой работой, побывал в двадцати разных странах, но никогда не использовал свой ум. Как бессловесная овца перед стригалями, так и я перед интеллектуалами — косноязычен. Мне легко заниматься физической работой и коммерцией, но трудно применять свой ум. Я не умею выдумывать — я только чувствую».
«Действительно, — ответил он (Орейдж), - думается, я могу сказать, что мало кто разбирается лучше меня в текущих интеллектуальных идеях, но когда я стал работать с Гурджиевым, то скоро осознал,что почти ничего не понимаю. Мне нужно было начинать все сначала. В этой системе мы все должны, так сказать, начинать с нуля. В то же время мой опыт редактора может очень пригодиться в этой работе». Он добавил: «Вы, знаете ли, думаете своими чувствами. Вам следует научиться думать умом. Одна из целей этой работы состоит в придании человеку способности ощущать, чувствовать и думать одновременно. Мы все ненормальны в том, что у нас один или больше центров неразвиты. Именно поэтому
Гурджиев называет свою школу «Институтом Гармонического Развития человека».
«Неужели мы все ненормальные? - спросил я. — Возьмите, например, Бернарда Шоу. Я встречался с ним несколько раз, и, на мой взгляд, он был нормальным». «Я хорошо знал чету Шоу на протяжении многих лет, - сказал Орейдж, — за день до их свадьбы я был с ними вместе. Шоу чувствует умом, и ему не хватает того, что называется эмоциональным пониманием». Как-то раз Шоу и я обедали вместе с одной приятельницей, и разговор зашел об эмоциях и интеллекте. Эта женщина сказала ему: «Вы знаете, Шоу, ведь вам не хватает эмоционального понимания». «Что вы имеете в виду? — спросил тот, — конечно же, у меня есть эмоциональное понимание». «Вовсе нет, -сказала она, -у Орейджаоно есть, а у вас нет». Шоу был раздосадован, ибо не мог поверить, что это правда. Позднее, когда он ушел, она сказала: «Бедняжка Шоу. Он немножко уязвлен. Его беда в том, что его мозги ушли в голову».
«Я разочарован, - сказал я, - тем фактом, что никто из моих друзей в Кембридже и Бостоне не заинтересовался ни идеями Гурджиева, ни демонстрациями танцев. Когда в 1919 году я был в Гарварде, мне казалось, что культурная жизнь В.Кембридже, возможно, была наилучшей из того, что можно найти, - сравнимой с культурной жизнью Англии восемнадцатого столетия перед мрачным периодом девятнадцатого века и двадцатого».
«Согласен, - сказал Орейдж, - но по Гурджиеву, внутреннее развитие отдельного человека не зависит от культуры, хотя культура и может составлять фон, Напротив, культура зависит от индивидуально развитого человека или скорее от группы людей, работающих совместно. Расцветы и взлеты культуры, случающиеся в истории время от времени без видимой причины - строительство готических соборов, возрождение пьесы Шекспира - суть примеры результатов сознательной работы группы людей. И другое: нельзя никого
убедить в правильности системы Гурджиева с помощью интеллектуальных доводов. Мы и не хотим убеждать людей или обращать в новую веру. Мы предлагаем помощь тем, кто в ней нуждается. Здоровым, как вы знаете, не нужен врач. Гурджиев говорит, что Приере - это мастерская по ремонту сломанных автомобилей».
Я вернулся в Нью-Йорк, горя желанием принять активное участие в танцах и группах,но что-то меня удерживало. Во мне происходила, как говорится, борьба между двумя половинами. Одна половина говорила: «Сделай усилие. Попытайся». Другая половина говорила: «Обожди, ты не знаешь, на что ты идешь». На деле меня удерживало смешанное чувство страха, застенчивости и инертности: страха, что мне придется отказаться от каких-то делаемых мной вещей, с которыми не хотелось бы расставаться. Так что вместо активного участия в классах движений я просто наблюдал. Будучи таким, каким я был, я не мог поступить иначе. «Машина может вести себя только как машина». Меня главным образом беспокоили возможные помехи на пути осуществления моего заветного желания - открыть в Нью-Йорке книжный магазин.
Прихоти, желания обычно возникают от неизвестных нам причин — частью законных, частью незаконных. Незаконные, вредные причины следует устранять, иначе они не дадут нам покоя.
«Удовлетворяйте свои безвредные прихоти, но не культивируйте их, - сказал Орейдж. ...
Продолжение на следующей странцие...
