дворик; я взял свою тарелку и, возвращаясь к последнему столу, проходил мимо Гурджиева, который сидел с кем-то другим. Когда я проходил рядом, он мельком взглянул на меня, и тут из пачки, которую он достал из кармана, выпала сигарета. Я заколебался; одна моя часть, или одно «я», говорила: «Подними ее», другая говорила: «Нет, не надо». Пока во мне происходила борьба между «да» и «нет», продолжавшаяся несколько секунд, кто-то другой поднял сигарету. Я вернулся к своему столу, сел на место и, поразмыслив об этом, рассказал своему соседу.
«Он вас испытывал, ответил тот. — Пять различных типов реагировали бы пятью разными способами». - «Только не в армии» — сказал я. «Да. Но я говорю о не-машинах. В армии, если пять машин или пятьсот машин связаны с одним и тем же переключателем, они все действуют как одна. Здесь мы приступаем к процессу превращения из машин в людей. Гурджиев экспериментирует с людьми согласно их типу. Некоторые из тех, кто слышит об этом, возражают, они считают унизительным, что с ними обращаются как с подопытными обезьянами или собаками. Но если вы к этому правильно относитесь, то получите возможность многое узнать о себе. Это привилегия».
Каждый день мог принести новое переживание - но только в той степени, в какой ученик работал и совершал усилия, чтобы преодолеть лень и инерцию тела, пршлрастия и предубеждения чувств. Обретали свой настоящий смысл афоризмы.
Тот, кто избавился от болезни «завтра», получает шанс достичь того, ради чего он здесь находится.
Величайшее достижение человека - быть способным делать
Я люблю того, кто любит работу
Помогай только тому, кто стремится не быть лентяем.
Одним из сильнейших побуждений к работе над собой является осознание того факта, что вы можете умереть в любой момент.
Когда Гурджиев говорил о бесполезности большей части наших страданий, проистекающих от наших мозолей, или когда наступают на мозоли другим людям, или другие наступают на наши, вспомнился афоризм: «Одно из главных подспорий для счастья — способность всегда внешним образом принимать в расчет (рассматривать); внутренне - никогда». А также: «Принимайте в расчет только то, что другие о вас думают, но не то, что они говорят». *
Гурджиев всегда устраивал людям встряски, чтобы заставить их применить свои критические способности. Одному молодому ученику он сказал: «Никогда не доверяйте ничему, что вы от меня услышите. Учитесь различать между тем, что следует воспринимать буквально, а что — в переносном смысле».
Некоторые из нас обедали у него на квартире на бульваре Перейра. Один молодой американец спросил, почему он всегда закрывает окна во время еды. Гурджиев пустился в длинные объяснения того, как необходимо не допускать рассеивания вибраций организма сквозь открытые окна и т д., и т.п., а молодой человек слушал с широко раскрытыми глазами. Он ушел раньше остальных. Когда он вышел, Гурджиев сказал' «Видите, он все воспринимает буквально, без размышлений Он вернется в Приере, будет там все время закрывать окна и лишит меня глотка свежего воздуха». Окна закрывали, разумеется, чтобы заглушить шум с улицы.
Другому ученику он сказал' «Вы никогда не верите ничему, что я говорю. Вы всегда сомневаетесь. Даже когда вы знаете, что вам нужно верить, вы начинаете сомневаться».
Существовал такой афоризм: «Если вы не обладаете от природы критическим умом, то ваше пребывание здесь бесполезно». '
Некоторые ученики видели, или притворялись, что видели, нечто «мистическое» или «эзотерическое» в малейшем слове или жесте Гурджиева. Поскольку он намного превосходил нас в знании, понимании и «бытии», это было неудивительно Следовало все время быть начеку, и если человек находился в состоянии самовспоминания, то редко ошибался. Было сравнительно легко помнить себя в присутствии Гурджиева, так как его состояние сознания поддерживало в других бодрствование; нам все время нужно было различать между сказанным серьезно и в шутку, и он часто прибегал к преувеличенным выражениям, чтобы нас встряхнуть.
Некоторые из нас, молодых учеников, пытались сформулировать для себя определение тщеславия и самолюбия.
Когда мы говорили: «Мое самолюбие было задето», или «Такая-то или такой-то тщеславны, как павлин», что мы под этим понимали? Все были согласны в том, что самолюбие или себялюбие сводилось к переоценке своих врожденных или приобретенных качеств или достижений, — беспочвенное предположение, будто качества организма составляют заслугу, требующую к себе уважения со стороны других. Когда кто-то не отдавал нам должное, это задевало наши чувства, и мы соответственно страдали. С определенной точки зрения самолюбие, или м-р Самолюбие (Себялюбие), было активной стороной; м-м Тщеславие представляла в нас пассивную женскую сторонуг Но тщеславие определить труднее. Орейдж говорил: «Тщеславие — это то, ради чего мы скорее почти всем пожертвуем, нежели причиним ему страдание. Может быть, тщеславие определить невозможно, кроме как на примерах; мы способны видеть его проявление в других, но видеть их в себе - в данный момент, а не после, - почти невозможно. Во время массового психоза эти два наших врага, Тщеславие и Самолюбие, усиливаются. В одном случае на войне командир
нашего батальона принес в жертву из тщеславия жизни двадцати человек, но не признал, что был неправ. В другом смысле тщеславие есть затрата времени, энергии и денег на нечто нестоящее и бесполезное, ожидание продолжительных выгод от вещей этого бренного мира. «Тщеславие, тщеславие, все это - тщеславие», - сказал Проповедник. Джозеф Конрад сказал: «Тщеславие играет мрачные шутки с нашей памятью. Ларошфуко: «Тщеславие заставляет идти нас против своих наклонностей чаще, чем разум». Толстой: «Без тщеславия жизнь почти невозможна». Шекспир: «Благодаря тщеславию люди, лишенные благосклонности у других, пользуются ею у себя». «Тщеславие, - писал Сомерсет Моэм, — это наиболее опустошительная, наиболее всеобщая и наиболее неискоренимая из страстей, терзающих душу человека, и только тщеславие заставляет его отрицать свою власть над ним. Оно более всепоглощающе, чем любовь. С годами вы получаете пощаду от ужасов служения любви, но возраст не освобождает вас от рабства тщеславия. Время может залечить любовные раны, но лишь смерть успокоит муки уязвленного тщеславия. Любовь бесхитростна и не ищет уверток, зато тщеславие морочит вас сотнями личин. Оно входит неотъемлемой частью в каждую добродетель, возбуждает храбрость и укрепляет честолюбие, придает постоянство любовнику и выносливость стоику, подливает масла в огонь стремлению художника к славе, и составляет одновременно поддержку и вознаграждение прямоте честного человека, и даже цинично проглядывает в смирении святого, избежать его нельзя, и если вы подвергнете себя страданиям. для защиты от него, то он использует эти страдания для вашего падения. Вы беззащитны перед его нападением, поскольку не знаете, в какую незащищенную часть оно вас атакует. Цинизм не спасет вас от его ловушек, а юмор — от его насмешек. В конечном счете, именно тщеславие позволяет человеку переносить его жалкий жребий».
В «Собрании Птиц» Аттар рассказывает: «Затем пришел воробей со слабым телом и нежным сердцем, дрожащий подобно пламени. Он сказал: «Я не прочнее волоса. Нет у меня помощников, и я слабее муравья. У меня нет ни пуха, ни перьев — ничего. Как сможет слабое создание вроде меня проделать путь к Симургу? Воробей никогда этого не сделает. Итак, поскольку я совсем не гожусь для этого начинания, то удовольствуюсь поисками своего Иосифа здесь».
Удод отвечал: «О ты, что бываешь порой грустным, порой веселым, меня не обманут твои хитрые оправдания. Ты - маленький лицемер. Даже в своем смирении ты высказываешь сотни признаков тщеславия и гордыни».
Мы все время говорим о тщеславии и самолюбии, но покуда мы не увидим примеры в самих себе, они останутся только словами и выражениями. Мы не хотим их видеть, потому что это причиняет страдание. Мы не можем их видеть, потому что нам мешают наши буферы. И, все-таки, если мы хогим вырасти из сущности, мы должны их увидеть, но постепенно.
Гурджиев как-то спросил меня: «Знаете, у кого больше всего тщеславия?» Я сказал: «У актеров, кинозвезд, высокопоставленных лиц?» Он сказал: «Нет, у ангелов и дьяволов».
В нескольких случаях Гурджиев говорил о символах и их применении, а среди них - об эннеаграмме, которая содержит, среди прочего, действие Закона Трех, Закона Семи и Закона Девятикратноети, ключ к которым можно найти в «Рассказах Баалзебуба». Значительное количество материала было собрано в форме «Лекции о символизме». Вкратце, идея состоит в том, что каждый человек носит в себе жажду знания, различающуюся только своей силой, но разум ищущего человека часто упирается в глухую стену, когда тот спрашивает: «Почему?», хотя обычно вопрос звучит: «Как?», а не «Почему?» Человек не сознает, что под поверхностью вещей кроется единство всего существующего. Человек всегда искал это единство в религиях и философиях и пытался
определить его словами, - которые становятся мертвыми и пустыми. Слова и идеи меняются соответственно времени и месту, но единство, единость, - вечно и неизменно. Некоторые люди, наделенные настоящим пониманием, сознавали неадекватность слов и создали на протяжении веков символы для передачи истинного знания. Тот, кто изучает символ и достигает его понимания, приходит к сознанию, что носит этот символ в себе. «Все в мире едино и управляется единообразными законами». Как написано на изумрудной скрижали Гермеса Трисмегиста: «Как наверху, так и внизу». Законы космоса можно найти в атоме; но ближайшим объектом изучения для человека является он сам." В этом отношении формула, использованная Сократом (хотя и происходящая из Египта): «Познай самого себя», исполнена смысла. Изучая законы вселенной, человек может видеть действие закона в себе, и когда он серьезно борется со своей отрицающей или отрицательной частью, то участвует в борьбе, происходящей во всей Вселенной, - в «божественной войне» и построит в себе великий символ, идущий из отдаленных времен и известный нам как соломонова печать. Соломонова печать есть каждый человек, который смотрит в себя.
В своем учении Гурджиев всегда старался заставить нас понять, что мы должны применять его в своей жизненной работе. Борьба между «да» и «нет» продолжается бесконечно. Мы преисполнены праздных желаний - «оно желает», - и мы должны им противопоставить желание нашего «я». Если это делается надлежащим образом, получается благотворный результат.
Он привел нам следующий пример: «Предположим, мне очень нужна от кого-то некоторая информация или что-нибудь иное. Но этот человек меня оскорбил. «Оно » не желает смиренно просить, и я должен буду бороться со своим самолюбием и себялюбием, которое пострадает в случае отказа. Если я буду настойчив в своей борьбе с отрицательной частью, преодолею силу инерции и пойду к тому человеку, во мне нечто усилится и мое понимание углубится. С другой стороны, если я не пойду, то, хотя я сберегу нервную энергию, избежав возможных нервных переживаний, мое понимание не увеличится».
Позднее он говорил о посвящении. «Посвящение обычно
рассматривается как акт, посредством которого знающий человек передает другому человеку знание и могущество, становящиеся неотъемлемой собственностью последнего без всяких усилий с его стороны. Такого, конечно, никогда не бывает. Бывает только самопосвящение, которое приобретается постоянным усилием. Нельзя дать человеку что либо, что стало бы его собственностью, без усилий с его стороны. Можно только показать и направить, но не посвятить. Человеку можно дать лишь столько, сколько он готов принять».
Как я говорил, Гурджиев всегда сочетал теоретические беседы с практической работой; и я вместе с другими учениками оказывался в ситуациях, в которых осознавал: «Да, здесь мне следует сделать то-то и то-то», либо не делать что-либо, диктуемое привычкой, и тогда возникало исходящее от тела сопротивление, сопровождающееся всеми мысленными для меня отговорками и побуждающее прекратить борьбу. Когда усил...
Продолжение на следующей странцие...
