ы сидите напряженно все время. Вы ничего не можете поделать, даже если знаете об этом. Ваш разум не властен приказывать. Чтобы освободиться от ненужных напряжений, требуется длительная тренировка. И, тем не менее, тело не тратит столько энергии, сколько ассоциации. Мы все время испытываем тысячи бесполезных мыслей, чувств и переживаний, приятных и неприятных; и все они действуют без участия Я.
Энергия, затраченная на сознательную работу, преобразуется для будущего использования; энергия, затраченная бессознательно, теряется навсегда».
Вопрос: «Как можно экономить энергию?» «Чтобы научиться этому, требуется длительное время. Нельзя начинать с попыток экономить энергию эмоций. Начните с более легкого: с телесной энергии; когда вы этому научитесь, у вас образуется навык, который послужит вам ключом».
Вопрос. «Меньше ли мы используем энергии, когда лежим? »
«Когда вы лежите, на вас воздействует меньше внешних импульсов, но вы можете тратить гораздо больше энергии на мысленные ассоциации. Вы можете тратить меньше энергии при ходьбе, чем сидя, поскольку ноги двигаются по энергии и требуют толчки лишь время от времени. Когда автомобиль едет на первой скорости, он расходует больше энергии, чем на высокой передаче, когда значительная часть движения происходит по энерции. Когда вы лежите и находитесь во власти ассоциаций, вы, так сказать, переключены на низкую передачу. Таким же образом, затрата энергии данной мышцы может быть разной».
На другой встрече его спросили: «Каково отношение вашей системы к морали?»
«Мораль, - ответил он, - бывает субъективная и объективная. Объективная мораль - одна и та же для всех и повсюду. Субъективная мораль различна в разных странах и в разные периоды.Каждый определяет субъективную мораль по-своему. То, что один называет «хорошим», для другого -«дурное» и наоборот. Субъективная мораль это тоже палка о двух концах: ее можно повернуть и так и эдак. С того времени, как люди появились на Земле, со времен Адама, у нас стал формироваться, с помощью бога, природы и нашего окружения, орган, функцией которого является совесть. Этот орган есть у каждого человека, и любой, кто руководствуется своей совестью, живет согласно указаниям внутреннего голоса. Но человек живет согласно прихоти субъективной совести, которая, как и субъективная мораль, везде разная.
Объективная совесть не есть палка о двух концах, это -понимание того, что есть добро и зло, складывающееся у нас веками. Но бывает так, что этот орган, по многим причинам, покрывается чем-то вроде корки, которую можно взломать только сильным страданием; тогда пробуждается совесть. Но спустя некоторое время человек успокаивается и этот орган снова покрывается коркой. В обычных условиях необходим сильный удар, чтобы раскрыть этот орган. Например, у человека умирает мать и он начинает слышать голос совести. Любить, уважать свою мать и заботиться о ней - долг каждого человека. Но человек редко бывает хорошим сыном. Когда у него умирает мать, он вспоминает свое поведение по отношению к ней и начинает страдать от угрызения совести. Человек - это также большая свинья, и, подобно свинье, он скоро забывает; совесть опять умолкает, и он начинает жить по-прежнему автоматически. Тот, у кого нет совести, не может быть истинно нравственным.
Другой пример. Я могу знать, чего мне не следует делать, но по слабости не в силах удержаться. Например, доктор говорит, что мне вреден кофе. Я думаю об этом, но соглашаюсь с ним и воздерживаюсь от кофе только до тех пор, пока меня не потянет его выпить. То же самое во всем; только когда человек дурак, он может быть нравственным. Нам следует забыть о морали. Впустую говорить сейчас о морали - все равно, что переливать из пустого в порожнее. Наша цель — стать христианами в подлинном смысле; но чтобы стать христианином, вы должны быть способны делать. В настоящий момент вы этого не можете. Когда вы станете способными делать, вы сможете стать христианами.
Внешняя мораль различна повсюду, и в этом отношении следует вести себя подобно другим. Как говорится: «Если находишься в Риме, то живи как римляне»; это и есть внешняя мораль. Что касается внутренней морали, то вы должны быть способны делать!
В апреле я отправился в Лондон. Пока я смотрел на удаляющиеся небоскребы Нью-Йорка, перед моим мысленным взором развертывались события и переживания последних шести месяцев. В жизни порой проходишь через эмоциональные пустыни, безводные области, где ничего не происходит. Другие моменты заполнены переживаниями и впечат-
лениями. Иногда попадаешь в оазис, иногда в джунгли, населенные дикими животными. За несколько месяцев, недель и даже дней можно прожить годы. В это время я жил в стране, наполненной эмоциональными и мысленными переживаниями.
Странно, что мне удалось найти учителя и учение именно в Нью-Йорке, так как я не ожидал найти там что-либо, обладающее внутренней ценностью. При моем первом посещении Нью-Йорка в 1919 году он не привлекал меня как место жительства. То же чувство я испытывал, когда был там во второй раз; и по-прежнему этот город для меня чужд более, чем любая другая крупная столица, даже Пекин. И все-таки, несмотря на то, что этот город мне по-прежнему не нравится, я всегда думаю о нем только с чувством благодарности, ибо я обязан ему столь многим хорошим. Как говаривал Гурджи-ев, у каждой палки два конца: хороший конец и плохой конец.
Нью-Йорк — это город страха, - вроде динамо-машины, высасывающей энергию из миллионов человеческих существ, которые под действием природных сил скучиваются вместе в огромных количествах в определенных частях планеты, подобно муравьям и термитам в их громадных термитниках,
— все это, несомненно, для неких космических целей. Термиты, которые принесли в жертву государству свое зрение, пол и свободу, без сомнения, гордятся размерами своих городов, так же как некоторые жители Нью-Йорка и Лондона хвастаются своими городами как величайшими в мире.
Можно сказать, что Франция и Англия занимают такое же положение по отношению к Америке, как Древняя Греция
- по отношению к юному Риму. Ведь и сотни лет спустя после возвышения Рима Греция продолжала оказывать огромное влияние на него и на новые объединения народов, возникавшие в Европе. По прибытии в Лондон, я отправил в Приере письмо с просьбой разрешить мне приехать и работать там. Тем временем я улаживал свои финансовые дела.
Хотя одна моя часть стремилась попасть в Институт в Фонтенбло, другая часть продолжала противиться. Ответа я не получил, и эта другая часть стала выдвигать всевозможные причины, чтобы не ехать. Кроме того, останавливали робость, страх перед неизвестным и незнакомым. Не следовало ли мне заняться своим бизнесом вместо того, чтобы тратить все свое время на что-то такое, что могло обернуться всего-навсего еще одним культом? Эта борьба между «да» и «нет» продолжалась в течение недели или двух, а затем или что-то во мне, или милость божья побудила меня ехать.
Я прибыл в Фонтенбло и нанял фиакр. Пока лошадь трусила по дороге, мои эмоции пришли в движение, как будто их взболтали ложкой; все так сильно запечатлелось в моих воспринимающих органах, что впечатления остались по сей день такими же ясными, как и тогда: солнечный свет, листва деревьев, маленький дребезжащий трамвайчик из Самуа, пение пил и свежий сладкий запах опилок с лесного склада, дома, люди и мрачный замок князя Орлова.
Фиакр остановился перед какими-то большими ворота- ми, и кучер сказал: «Приере». Я заплатил ему и, нервничая, дал такие чаевые, что он почти приподнял шляпу. За стеной виднелась потемневшая крыша замка, а со двора доносился плеск фонтана, ласкающий ухо в этот яркий весенний день. У двери привратницкой была ручка от звонка с надписью «звоните сильней». Я сильно дернул и подождал. Все было спокойно. Я дернул снова. Спустя некоторое время появились два мальчика, не говоря ни слова, взяли мои чемоданы и поставили их в привратницкой, а старший из них, Валя, жестом предложил мне сесть. Они исчезли; прошло много времени, и я, пока сидел, отдался во власть впечатлений; вскоре я ощутил в окружающей атмосфере что-то очень необычное. Было ли это результатом чего-то, оставшегося от древних монахов, или от маленького двора мадам де Мнэте-нон, или от работы Гурджиева и его учеников, не знаю; это было похоже на то, что чувствуешь в старых замках и
церквях; и я знал, что когда я пришел сюда, исполнилось мое заветное, хотя и бессознательное и несформулированное желание.
Нить моих размышлений была прервана приходом мадам Де Гартманн, с которой мы обменялись рукопожатием. «М-р Гурджиев получил мои письма? - спросил я. - Я ждал, чтобы узнать ответ». «Ваши письма? - сказала она, - м-р Гурджиев не отвечает на письма. Почему вы так долго ждали? Мы вернулись три недели назад. Но я покажу -вам вашу комнату. Может быть, вы хотите отдохнуть? Извините меня, у меня много дел». Она проводила меня в мою комнату, которая находилась на втором этаже и была обставлена роскошной мебелью в старинном французском стиле. Мое окно выходило на просторные лужайки и затененные дорожки, клумбы и маленькие пруды, золотистые в солнечных лучах - и на лес, видневшийся за ним. Я облокотился о подоконник, и вся напряженность и предвзятость исчезли сами собой. И вновь я вспомнил «путь паломника»:
«Затем я увидел, как он шел, дрожа от страха перед львами, но не уклоняясь со своего пути к привратнику, он слышал их рычание, но они не причинили ему вреда. Затем он хлопнул руками и продолжал идти, пока не подошел к воротам, где находился привратник. И сказал Христианин привратнику: «Сэр, что это за дом и могу ли я остановиться здесь на ночь?» Привратник ответил: «Этот дом построен Хозяином Холма для отдыха и безопасности паломников». Он спросил также, откуда тот был и куда направляется.
Христианин: «Я происхожу из города Разорения, а сейчас направляюсь к горе Сион; но, поскольку солнце зашло, я хотел бы, если можно, остановиться здесь на ночь».
Привратник: «Как тебя зовут?»
Христианин: «Теперь зовут меня Христианином, но прежде меня зваи Бессовестным. Я происхожу из рода Мафета, кого Бог убедит обитать среди них?»
- Привратник: «Но как случилось, что ты пришел столь поздно? Ведь солнце уже зашло?»
Христианин: «Я был уже здесь раньше, но, жалкий я человек, проспал в беседке у подножия холма; нет, несмотря на это, я был здесь намного раньше, но во сне своем я забыл сюда дорогу и забрел на край холма; а затем, разыскивая дорогу и не находя ее, я был вынужден вернуться к месту, где я спал, и там я нашел ее и вот теперь пришел».
Отдохнув я пошел в лес, где застал множество людей, которые прореживали кустарник, расчищали почву, жгли мусор или распиливали бревна. Одна молодая женщина, знакомая мне по Нью-Йорку, оторвалась от своей работы, чтобы поздороваться со мной. Мимо прошел Гурджиев, но, вглянув один раз в мою сторону, больше не обращал на меня внимания; так же вели себя и другие, и, обескураженный, я отошел. Чувствуя потребность в обществе, я присоединился к одной из групп и так убивал время, пока на башенке не прозвонил колокол и все пошли пить чай.
Первые несколько дней я спал в «Риде», как ученики называли роскошно обставленные спальни, куда помещали гостей и новичков. Оттуда меня перевели наверх в «Монашеский коридор»; но позднее я опять переехал на верхний этаж в бывшее помещение для слуг, окнами выходившее на скотный двор; это была «Коровья аллея». Мне предоставили возможность делать что заблагорассудиться, и, по-видимому, никто меня не замечал. Но мне хотелось работать, и, когда я спросил, что мне делать, мне сказали - помогать в лесу; так что я присоединялся то к одной, то к другой группе.
Я сказал, что «по-видимому, меня никто не замечал». На самом деле все, что я делал и что говорил, сообщалось Гурджиеву. Я слышал о тяжелой физической работе; и многие люди, принадлежавшие к интеллектуальному типу, действительно находили ее исключительно тяжелой. Что до меня, то поскольку я привык к утомительному труду работника на овцеводческих фермах Австралии и к окопной жизни
...
Продолжение на следующей странцие...
