ограждавшей дальний сад, и мне пришло в голову, что если вырыть у стены яму и пустить воду сквозь стену, то можно сберечь огромное количество работы по переноске. Мой товарищ согласился со мной, но указал, что стена может обрушиться над отверстием в ней. Тогда я предложил переливать воду через сифон. Мы достали кусок шланга и, подсасывая с одного конца, заставили воду перетекать через десятифутовую стену и набираться в яму. Наша проблема разрешилась. Некоторые ученики приходили посмотреть. «Забавно, — сказал один из них, — такие высокие умы, как Орейдж, Николь, Юнг и Пиндер, неделями таскали воду, и никому из них не пришла в голову эта простая мысль».
Два дня спустя из поездки вернулся Гурджиев; мы весело поведали ему про нашу водяную систему и предложили пойти взглянуть на нее. Пока мы стояли вокруг, потирая руки, он осмотрел все и сказал: «Очень хорошо, очень остроумно. А теперь у меня появилась другая мысль. Уберите шланг и заройте яму. Поищем родник». Так что мы продолжали носить воду' снаружи. На той же неделе я встретил д-ра Стьернвала, который сказал: «Я покажу вам кое-что». Он провел меня внутрв, указал на одну надпись и спросил: «Вы знаете, о чем в ней говорится?» Я отрицательно покачал
головой. Она говорит: «Помните, что здесь работа есть средство, а не цель».
Родник нашли лишь через пять лет, и найти его довелось мне. Эта находка стала для меня средством нового понимания работы и себя в отношении работы. Но об этом я расскажу потом.
Гурджиев применял порой крутые меры, чтобы дать нам почувствовать, как мы были привязаны или идентифицированы к своей работе и ее результатам. Две англичанки, искусные садовницы, ревностно трудились в цветнике и создали настоящую выставку цветов. Оттуда часто прогоняли юных учеников - особенно детей - из опасения, что они могут что-нибудь испортить. Когда сад достиг наивысшего расцвета, они пригласили Гурджиева придти посмотреть. Он пришел и устроил так, чтобы могли придти все. Он осмотрел все, кивнул, улыбнулся и сказал: «Очень красиво, очень красиво», - удалилсся, в тот вечер калитка «случайно» оказалась открытой и телята с овцами вволю паслись в столь оберегаемом цветнике.
Под влиянием этих двух инцидентов я вновь перечитал, впервые с пользой для себя, «Эликсир» Джорджа Герберта:
Научи меня, мой Бог и Царь,
Видеть тебя во всех вещах,
И что бы я ни делал,
Делать это как для Тебя.
Этими чудесными словами
Слуга рутину превращает в священнодействие.
Кто подметает комнату как ради Твоего закона,
Делает и это действие прекрасным.
Это - тот знаменитый камень,
Который все превращает в золото;
Ибо то, чего Бог коснулся и чем владеет,
Нельзя назвать меньше, чем золотым.
Время от времени каждому, кого назначали идти в лес, передавали соответствующее указание. Появлялся Гурджиев, и начиналось то, что мы называем скарри - от русского слова «скорей». Раздавали инструменты, и участники группами и по одному получали различные задания - расчищать лес, прореживать кустарник, разводить костры, чистить канавы. Каждый работал предельно быстро и целенаправленно, но (и это была одна из целей) внимательно. Гурджиев и сам работал, подгоняя нас своими «Скорей, скорей!» Это было волнующе, и многое можно было узнать о себе, если только стараться все время помнить себя; ибо эти мероприятия относились к программе института, к тому, что называлось «Дулистерапия» - «лечение рабством», когда человек по своей воле полностью подчиняется приказам учителя. Однажды Гурджиев процитировал греческую поговорку: «Будь рабом без неволи, тогда не будешь рабом!»
После двух или трех часов работы он обычно говорил: «Довольно!» Иногда он присаживался на бревно, иногда направлялся к зданию студии (Дому Учения). Приносили чай и еду, и мы садились перекусить. Обычно кто-нибудь задавал вопрос и он беседовал с нами, говоря частью по-русски, частью по-английски. После мы пытались вспомнить, что он сказал, и сопоставить его высказывания, поскольку он всегда говорил так, чтобы заставить нас работать головой, размышлять
Однажды кто-то задал вопрос относительно «свободы», на что Гурджиев сказал: «Свобода ведет к свободе. Это истина не в кавычках, но в подлинном смысле. Истина есть не просто теория, не просто слова; ее можно осознать. Свобода, о которой я говорю, является целью всех школ, всех религий, всех времен. Это - великая вещь. Каждый сознательно или бессознательно стремится к свободе. Имеется два ее вида: Малая Свобода и Большая Свобода. Вы не сможете достичь Большой Свободы, прежде чем не достигнете Малой Свободы.
потому что он предубежден против меня. Он кем-то или чем-то огорчен. Но может ли он понять истинную причину? Я понимаю себя и в состоянии судить себя беспристрастно. Возможно, кто-то сказал ему что-то обо мне и это дало ему определенное представление обо мне. Мне жаль, что он такой раб; что он смотрит на меня глазами другого. Это только показывает, что сам он не обладает существованием — он всего лишь раб.
То же самое относится ко всем одинаково; но я привел два эти примера как основу для активного размышления. Вся беда в том, что мы не хозяева самим себе и у нас нет настоящей гордости.
Настоящая гордость - великая вещь; к сожалению, мы не обладаем ей. Гордость — это нечто вроде меры мнения о самом себе. Если у человека есть настоящая гордость, это доказывает, что он есть. Гордость - также наш главный враг, большое препятствие для наших желаний и достижений, орудие исчадий ада.
Гордость - также атрибут души. Через гордость мы можем обнаружить дух. Гордость свидетельствует, что ее обладатель причастен к небу. Гордость - это «я». «Я» - это Бог. Гордость - это ад, гордость - это небо. Обе одинаково называются и выглядят, и, все-таки, они различны и противоположны и никакое обычное рассмотрение и наблюдение никогда не сможет различить одну от другой.
Есть такое изречение: «Кто имеет настоящую гордость, тот наполовину свободен». Однако, хотя мы до краев наполнены гордостью, мы должны признать, что не добыли себе ни малейшей крохи свободы.
Нашей целью должно быть обладание настоящей гордостью; только тогда мы освободимся от многих своих внутренних врагов; мы даже сможем освободиться от двух из них, называемых Мадам Тщеславие и Мистер Самолюбие. Как можно отличить настоящую гордость от фальшивой? Трудно
наблюдать и разбираться в других, в сотни раз труднее проделывать это по отношению к себе».
Тут он сделал паузу, оглядел присутствующих и с хитрой улыбкой саркастически добавил: «Благодарение небу, - скажете вы, - что мы, сидящие здесь, не подвергаемся никакому риску смешать одно с другим. Тот факт, что мы здесь работали над собой, показывает, разумеется, что мы лишены фальшивой гордости; так что нам вовсе не нужно заботиться об этом».
Вернувшись к своему обычному тону, он сказал в заключение: «В любом случае вы должны пытаться научиться активно рассуждать. Вы должны сделать это своим упражнением. Каждый должен вспомнить какой-нибудь случай в прошлом или настоящем раненого самолюбия; и каждый при участии других должен обсудить его. Позже я вызову кого-нибудь из вас, чтобы поговорить о его случае, который должен быть действительным, а не выдуманным».
Одним из результатов работы в Институте было то, что все во мне пробудилось. Мои слабости усилились, т.е. проявились яснее. Растворение моей личности было похоже на закипающий горшок с поднимающейся пеной. Я воображал, будто люблю людей, тем самым псевдохристианским манером, как тому меня учила моя религия. Для меня явилось неожиданностью сознание, что я ненавижу определенных людей. Одна из русских женщин сказала: «Мне не нравятся ваши эманации. Вы меня ненавидите». - «Ненавижу вас?! Конечно, нет». - «О, нет, это так. Но вы не позволяете себе отождествляться с этим. Поначалу работа выявляет в нас худшее. Вот поэтому мы здесь - чтобы увидеть. Это пройдет».
Когда я поразмыслил над этим, то понял, что действительно ее ненавидел и по той единственной причине, что наши личности были несхожи; меня поразила сила моей ненависти. Вскоре она действительно прошла и я забыл о ней. Затем я-стал осознавать, что во мне растет ненависть к одному^ молодому человеку. Мою неприязнь возбуждала не его лич-
ность, а что-то в наших сущностях. Когда Гурджиев поставил нас работать вместе, я еле смотрел на него, и все, что я говорил, выходило в крайне неприязненном тоне. Позднее, как-то раз субботним вечером в турецкой бане Гурджиев стал, по своему обыковению, говорить на этот, раз о том, как личности могут ненавидеть друг друга. Он сказал, что мы должнн это понимать, урезонивать себя, осознавать, что с нами происходит и не отождествлять себя с тем, что мы в тот момент чувствуем; тогда мы изменимся. Так же, как они ненавидят, личности и сущности могут и любить друг друга. Вы должны понимать,- сказал он, - что и обычная ненависть и обычная любовь - механические. Позже вы смржете кое- что понять в настоящей любви». Мы оделись и стали расходиться. Когда я уходил,-Гурджиев, указывая перед всеми, на упомянутого мною человека, сказал мне: «Вы его ненавидите. Вы считаете, что он - ослиный хвост. Но вы - даже не ослиный хвост. Вы меньше, - вы - это то, что выходит из осла».
В другой раз я обратился к одному русскому, М., и он ответил мне в той, довольно высокомерной и вызывающей манере, какая бывает порой свойственна русским.и означавшая, по-видимому. «Вы, мол, жалкий, невежественный юнец». Я почувствовал себя так, как будто получил удар в солнечное сплетение. Я бул уязвлен и отошел, переживая в душе. Затем я подумал: «Как раз об этом говорил Гурджиев. Возможно, я заслужил такое обращение.» Когда я еще немного подумал, то понял, что в действительности сам был причиной того, что со мной говорили таким образом, и моя обида прошла.
Гурджиев постоянно манипулировал людьми и ситуациями таким обозом, чтобы вызвать трения, создать отрицательные эмоции между ними и предоставить им возможность понять кое-что в себе. Он попросил Орейджа изложить на хорошем., английском языке одну беседу, переведенную с русского, а затем передал ее мадам де Гартманн на редактирование и через кого-то дал знать об этом Орейджу. Услышав
об этом, Орейдж в первый момент выразил досаду, но потом рассмеялся.
Начиная с детства, а фактически и в более поздние периоды моей жизни, самые разные люди, от моих родителей до вышестоящих офицеров в армий, постоянно указывали мне, что нужно думать, чувствовать и делать". Внешне я . принимал их взгляды, внутренне - сомневался; и сомневался в том, что они говорили в силу внутреннего убеждения.опирающегося на непосредственный опыт. Теперь же я встретил человека, по моему убеждению, который опирался на свой собственный опыт, когда указывал мне на мои ошибки ислабости. Он своими собственными силами
преодолел эти недостатки и полностью понимал мои нужды, также и старшие ученики, отвечая на мои вопросы относительно системы, опирались только на свой собственный непосредственный опыт.
Я говорил, что физический труд (в Фонтенбло) не был тяжелым, в обычном понимании, для учеников - за исключением тех, кто никогда не трудился физически, например, богатых людей или «интеллектуалов». Я также слышал, что пища была простой, скудной и спартанской, однако для меня обычная еда была питательной и вкусной, а на приемах гостей Гурджиева - обильной и изысканной. На завтрак были гренки с маслом и кофе, на обед - тушеное мясо с овощами и пудинг, в 4.30 - чай с бутербродами, а на ужин – немного мяса с овощами, за которым следовал пирог. В сырую или холодную погоду мы ели в русской столовой, в хорошие дни - на свежем воздухе за маленькими столами. «Русская» столовая была темным помещением без мебели, за исключением большого стола и лавок. Гурджиев питался вместе снами, за исключением тех, довольно частых случаев, когда бывали гости.
Гостям подавали обед или ужин в «Английской» столовой вместе со старшими учениками; обычно также приглашались и некоторые новые ученики. Эта столовая была п...
Продолжение на следующей странцие...
