ожности подпитали до такой степени, что оно превратилось в чувство страха (гипертрофированная осторожность), человек боится исследовать мир. А все-таки хочется... И тогда он идет туда, куда его ведут те, кто садится ему на шею, вешает ему перед носом пучок морковки, и он пускает слюни, надеясь съесть эту морковку, и везет тех, кто сидит у него на шее, в их светлое будущее. Он сдыхает, потом люди садятся на другого ишака и везут себя туда, куда им надо. Это их этика. Но так как я вижу среди ишаков иногда достаточно красивых, серьезных и честных людей, я пытаюсь им помочь. Пытался, точнее говоря, потому что я перестал быть разрушителем с какого-то момента. Я просто вышел в состояние спокойного бытия. То есть я просто есть. Я ни с кем не воюю. Я помогаю тем, кто меня просит. Я делаю то, что я считаю нужным. Я несу за это ответственность. Кроме того, когда мне особенно становится скучно, я выискиваю среди толпы обезличенных людей того, у кого сияют глаза, того, у кого я вижу признаки, что он вот-вот проснется. И я пытаюсь ему помочь.
Я не всегда ответственно и осознанно живу. Иногда пытаюсь пробовать жить опять по-другому. Я все время экспериментирую. Я ищу наиболее полный способ для себя проживания этой жизни. Не проживания даже, а развития этой жизни. Просто ищу. Один из астрологов сказал, что я сильно напортачил в прошлых жизнях. Я не знаю. Может, я просто исправляю свои ошибки. А может, это и не мои ошибки, а может, и не ошибки вовсе.
Из "истории моих прошлых воплощений": какая-то тетя интербредировала, что я был воином, который ушел на битву и погиб, оставил свою невесту или любимую женщину, и она страдала и умерла в тоске. Она умерла в тоске, и ей было так плохо. Я предал ее любовь. Я действительно где-то глубоко переживал что-то похожее на чувство вины, неопределенно к кому... И была какая-то смутная картинка, действительно похожая на эту интерпретацию. Но, в чем была ошибка интерпретации этой прошлой жизни. Если я действительно испытал любовь, то я просто понял, что выше любви ничего нет. Надо было просто насладиться этой любовью. А я вскочил на коня и пошел доказывать, что у меня член толще, чем у тех, из другой армии, которые должны были нас побить или на нас напасть. То есть это какая-то завоевательная любовь. Я пошел завоевывать, доказывать своей любимой, что она может и дальше есть финики, ничего при этом не делая. А между нами просто была любовь. И для того, чтобы насладиться этой любовью, и вернулся в это прошлое мысленно, и сказал ей "спасибо" за то, что мы испытали любовь, за то, что именно с ней мы испытывали любовь. И как бы значимость этой картинки растворилась.
Мне кажется, что жизнь человека заключается в том, чтобы набрать силу и научиться трансформировать мусор, который болтается на земле. А что будет дальше - это аллаху только известно, ибо воистину аллах акбар. Идешь на Пасху, тебе говорят: Христос воскрес. Ты говоришь: воистину акбар.
Хорошие мусульмане, хорошие христиане, пока они не берут дубину и не идут доказывать, что их бог самый бог. Это очень здорово, пока они занимаются своими личными проблемами. Но когда они начинают заниматься амбициями какого-нибудь архиерея или архимандрита или кого-то там, который "архи", старший - стоит кому-то посадить себе на голову кого-то, как у того срывается крыша от избытка энергии, потому что на самом-то деле он несет ответственность за всю ту энергию, которую он взял на себя. А люди очень любят создавать мифы. И Ошо предупреждал, что мифы будут создавать о его жизни, и Бабаджи предупреждал, а Иисуса так вообще не надо вспоминать, о нем столько напридумано, что хоть с дуба падай. Короче говоря, есть живые люди. И, пока живые - учитесь, понимайте, радуйтесь...
У тебя, кстати, поезд через час. Так что, доедай быстренько плов (а плов Андрюха готовит вкуснейший!) и мотай в свой Питер!
Глава 10
Андрей Фоминцев
С Андреем Фоминцевым мы подружились в девяносто первом году. Несколько лет мы выдумывали и творили разные разгильдяйские штуки (пытаясь подражать то Милтону Эриксону, то кастанедовскому нагвалю Хулиану), некоторые из которых я описал в первом томе, в главе "Путь разгильдяя". А вообще-то, время нашего совместного творчества я до сих пор вспоминаю, как наиболее яркий период жизни. Мы вели семинары, обучали консультированию группу студентов Психфака, ходили в походы, устраивали друг для друга массу сногсшибательных ситуаций, создавали новые практики, искали новые стили работы, обучения, необычного поведения. Замыслы наши распространялись не только на консультирование, - были творческие находки в музыке, рисовании, режиссуре (хотя, в то время, конечно, любительские в этих областях). Была у нас и совместная фирма.
Вместе в девяносто первом мы пришли и в Школу, были учениками. Андрей ушел из Школы через четыре года, я - через десять. Шесть лет мы почти не встречались. Пока я был учеником и Мастером Школы, я испытывал сожаление к людям, которые из Школы ушли, - казалось, что их Путь прервался. Теперь я уже на нескольких примерах вижу, что некоторые (далеко не все) люди, получившие хорошую закалку в Школе и сумевшие выйти в "свое собственное плавание" - как раз обрели себя, нашли свой Путь и стали зрелыми, самобытными и очень живыми людьми. Встретив Андрея в начале 2002 года я еще раз убедился в этом. Я с радостью ставлю беседу с Андреем в один ряд с другими героями этой книги....
Январь 2002 г.
Влад: Андрей, расскажи как начинались твои духовные искания?
Андрей: Мои духовные искания начинались с того, что я смотрел на горизонт, когда шел в яхт-клуб, и где-то глубоко в душе у меня начало проворачиваться что-то такое непонятное, трагическое и в то же время как бы всеохватывающее. И когда я смотрел на облака, мне было очень неуютно, и в то же время я понимал, что там есть некая бесконечность, которая меня тянет, зовет и с которой мне не справиться логикой. И я понимал, что это что-то большее существует и то занятие, к которому меня привела судьба, - парус, - позволял быть наиболее адекватным этому состоянию, повышал уровень адреналина в крови и в то же время на фоне этого восторга позволял быть немножко ближе к небесам.
В: Это в каком возрасте?
А: Мне было где-то одиннадцать лет, когда я в себе заметил это состояние, и оно было связано с бесконечностью и какими-то такими вещами, которые я не мог выразить, но которые чувствовал.
В: Ты переживал бесконечность, как что-то, что вне тебя?
А: Да, это чувство, что есть что-то вне меня, и что-то внутри меня рвется вовне, и я в этой оболочке, закрепощенности не могу этого достичь - это было с одной стороны трансцедентальное, а с другой стороны тягостное чувство. Тягостное, потому что я не мог с ним справиться.
В: Можешь ли ты в связи с этим описать какие-то глубокие переживания, связанные с яхтами, с плаванием, может быть, из ранних, а может быть, наоборот, из последних?
А: Самые глубокие переживания были связаны в основном с плаванием. Одно из ранних переживаний это чувство восторга и мощи, когда ты ощущаешь себя равным богам, эта стихия ветра, ты ее покоряешь, и несешься на маленькой лодке среди беснующихся волн. Это было мощное ощущение. И второе ощущение, связанное с длительными путешествиями, - это ощущение, когда внутри тебя развязывается множество узелков, которыми ты привязан к этому миру. И ты раскрываешь глаза, и чувствуешь, что свобода, которая до того была лишь на словах, воплощается в теле. Все видится совершенно другим. Ты чувствуешь эту беспредельную мощь, знание, что ты можешь достичь всего, чего захочешь, и еще интересное ощущение, когда ты понимаешь, что можешь в какой-то момент, погрузившись в любую среду, оттолкнуться от берега ногой и поплыть опять в никуда. Это тоже интересное, сильное переживание.
В: Как это оформлялось у тебя с течением времени? В одиннадцать лет это был парус. А дальше? Немного летописи, что называется...
А: Оформлялось это так. Основное внутреннее направление было на свободное проживание: в парусе, в спорте, - на слияние с чувством свободы, манипулирование телом, лодкой, волнами. Туда же добавилась работа с людьми, потому что на каком-то этапе появлялись экипажи, и надо было как-то организовывать взаимодействие нескольких человек, уже была такая небольшая микрокоманда. Потом встретился Учитель... Учитель, который торкнул до глубины души.
В: Кто это был?
А: Это был руководитель туристского клуба. И основной пафос его был - работа с ценностями людей. Это было в начале восьмидесятых, когда обывательские ценности, - как он говорил, квартира-машина-дача, - они владели сердцами людей, и, соответственно, люди были ограничены в выборе. Этот человек был близок мне по свой натуре. Сам по себе он был потрясающей силы личностью, вокруг него группировалось множество людей, он строил их всячески по-разному и направлял их душевный мир, куда считал нужным. Это была все-таки определенная Традиция, и в целом следующий период жизни прошел под ее влиянием.
В: Что ты имеешь в виду говоря о Традиции?
А: Этот человек имел своих Учителей, которые сами были необычными людьми, как он утверждал, хотя он нас не знакомил с ними. Это были люди, воспитанные на ценностях культуры, литературной культуры и других традиций, которые тогда были не явны, скрыты. Всякие йогические практики, магические, мистические, о которых вскользь упоминалось, говорилось, но которые целиком не раскрывались. Мы видели, что человек действительно занимается чем-то интересным. Потому что после какого-то похода, где он был почти весь седой, через несколько дней, он приходил, и его волосы были черного цвета.
В: Может, красился?
А: Да красок тогда особых вроде и не было. Он утверждал, что он просто очищал свою печень, и таким образом волосы полностью восстанавливались. И другие вещи он проводил, которые нас поражали. В целом он достаточно позитивно повлиял на меня. Хотя на многих людей он повлиял разрушающе. Иногда очень сильно.
В: Например?
А: Он перестраивал личность совершенно варварскими методами. Он совершенно разрушал сначала все установки и ценности человека, и потом постепенно внедрял свое понимание.
В: Можешь привести пример, как он разрушал установки и ценности? Как можно их взять и разрушить запросто?
А: Он совершенно однозначно говорил: "Вы тут - никто, посмотрите, как вокруг вас живут, это же не люди, это автоматы. У них одно на уме - квартира-машина-дача. А надо жить высокими идеалами, надо стремиться, достигать другого, работать в области духовности, читать много, анализировать, работать над собой, над телом, над моралью и т.д."
В: Фактически речь Гурджиева.
А: Да, это был очень сильный человек.
В: Только речью он ломал старое, или все-таки это были какие-то ситуации. Десятку людей проповедь прочитай, ну кто из нас сломается? Мощный механизм защиты сразу же встает.
А.: Во-первых, он работал с детьми. Это были подростки: от восьмого класса до студентов. У них еще не сформировалась защита, поэтому разрушить их было очень легко.
В: Своим авторитетом и речами, какими-то поступками он это делал?
А: Он был очень сильный оратор, это раз. Его речь была определенным действием, влиянием. Потом, он был руководителем туристской секции. Он водил в походы людей. И создавал ситуации, в которых как бы людей опускал. Если кто-то проявлял слабость, он подчеркивал эту слабость и говорил: "Посмотрите, вы не работаете над собой, посмотрите, до чего вы дошли, кто вы такой". Там девушки совершенно в истерике бились, падали, убегали, приходили к нему, он их поднимал, он, по слухам, с ними чуть ли не спал. Считал, что надо по-разному с женщинами обходиться. Был он такой сложный, неординарный человек, который всеми доступными ему способами влиял на людей. Некоторые сломались.
В: Что это значит?
А: Эти люди до сих пор не могут прийти в себя. То есть это люди с нарушенным социальным поведением. Они до сих пор во многом не смогли адаптироваться. Я не говорю, что это у многих было. Я многих не знал. Некоторых я знал. Они до сих пор в этом состоянии находятся. В состоянии постоянного диалога с ним, доказывании ему, что все не так, анализа, что можно было ж...
Продолжение на следующей странцие...
