ательное заглавие: «Дзэн и мы»). К дзэн с христианской точки зрения приводят читателей Эномийа-Лассаль в «Медитации дзэн для христианина» и Уильям Джонстон, причём последний в своей «Точке покоя» при случае проявляет смелость на нейтральной полосе между христианством и дзэн, временно оставляя без ответа существенные вопросы. На точке зрения строгой буддийской религиозности остаётся ученик Судзуки Крисмэс Хамфри со своим призывом к «западному подходу к дзэн», а также и Филипп Капло с его «Тремя столпами дзэн»; в эту книгу впервые включены «исповеди», письма и диалоги, разъясняющие дзэн. Однако все эти примеры наряду с другими книгами принадлежат кругу нашей культуры.
В противоположность им предлагаемый труд Косё Утиямы отличается следующими особенностями: автор освобождает дзэн от покрова, связанного с эпохой; он старается говорить на нашем языке, понять наши мысли и проблемы, поставить себя в общечеловеческую ситуацию, которая имеет значение как для Японии, так и для Америки с Европой.
Это – нечто совершенно новое даже для пресытившихся многовековой литературой дзэн японцев. Разумеется, главная мысль книги – «осуществление Я через «я» – издавна содержится в дзэн, однако в качестве условного знака, символа, включена в него как нечто само собой разумеющееся. С древнейших документов, с сутр до мастера Догэна, которого можно было бы назвать Фомой Аквинским или Мейстёром Экхартом дзэн, это учение представляется многократно зашифрованным как для японцев, так и для европейцев. Оно не принимает во внимание механизм нашего мышления и нашей жизни. Мастера дзэн говорили на своём собственном языке и по-своему толковали тексты. Поскольку для дзэн существенна заповедь «безмыслия», каждое неинтуитивное объяснение должно быть подозрительно затемнённым. Если даже мастера дзэн брали на себя труд понять европейскую мысль, им не вполне это удавалось. Они редко выходили за пределы суммирующих суждений, тем более что вследствие различной языковой основы источники этой мысли оставались для них труднодоступными или даже недоступными.
Иногда в их трудах появлялось какое-нибудь имя – Мейстер Экхарт, Кант, Гёте, Бергсон, имя, которое представляется близким по своей сущности. Однако в дальнейшем оказывалось, что подобное сравнение правильно лишь наполовину: «Восток – это мудрость, интуиция; а Запад – функциональное знание, рационализм». К этому следует добавить ещё и то обстоятельство, что даже самые добросовестные искатели в наших странах Запада лишь в небольшой мере способствовали внесению ясности: или собственная проблема дзэн рассматривалась ими с позиции непонимания (при этом Франсуа-Ксавье и какой-нибудь Кёстлер стоят на одном уровне), или человек Запада, захваченный дзэн, оставался чересчур некритичным. Однако это никоим образом не облегчало путь для других, для тех, кто не понимает, скажем прямо – для всего человечества.
Это и было причиной указанного выше неудовлетворительного положения.
Теперь посмотрим, как идут дела в Японии. С одной стороны, дзэн, застывший во внешних культовых формах, где для дзадзэн остаётся всё меньше места, всё меньше времени для подлинного упражнения в погружённости; налицо религиозный институт, подобный христианской церкви в Европе, который живёт только жизнью отрицания. А против него – усиливающаяся материалистическая цивилизация процветания, но также и сотни новых сект, порождённых смятением и стремлением «перейти границу» функционального. Но что касается дзэн, мы всё-таки наблюдаем рост интереса к нему, прежде всего, в кругах мирян.
В этой ситуации личность и книга Косё Утиямы выступают на сцену как нечто особенное – я сказал бы, как провозвестник нового измерения дзэн.
Автор говорит, что его работа рассчитана прежде всего на Запад. Поэтому она входит в мельчайшие детали; автор приспосабливаем её к Западу, как бы извиняясь за это. То, что в Японии в силу традиции оказывается само собой разумеющимся, что составляет тип инстинктивного мышления и образ жизни в дзэн, должно быть отчётливо изменено только благодаря переходу через мост сократической индукции. Но, конечно, предлагаемая проблема одинакова как для жителей Востока, так и для жителей Запада. Давно предсказанная Тейяром «тотализация» человечества ведёт и продолжает вести прежде всего к почти полной унификации условий жизни, к насилию и бедствиям в материальной и духовной жизни. Мы всё ещё живем не в духовной свободе, а в некотором состоянии временной крайней необходимости. В нашем случае это означает, что теперь также и японские читатели лучше поймут дзэн: ведь они сидят в той же лодке, что и мы.
Утияма-роси по своему становлению занимает своеобразное положение. В большинстве своём монахи и мастера дзэн попадают в сферу деятельности храма в ранней юности и никогда её не покидают. Их первыми лекциями оказываются сутры и комментарии к священным писаниям.
С Утиямой-роси дело обстояло совершенно иначе. Он прежде всего посвящает себя изучению западной философии. Он учится немецкому языку, на котором сейчас, в возрасте шестидесяти лет, бегло читает, получает университетское образование, соответствующее степени «лиценциата философии» во Франции – что-то вроде нашей степени магистра. С самого детства наш автор «всегда искал правду жизни», как он заявляет в другой своей работе под заглавием «Личность». Мы часто видим подобнее стремление у лиц, впоследствии достигающих более высокой духовной зрелости: с самого начала в их зарождающемся сознании открывается «рана», о которой говорит Бодлер, страдание из-за вещей, некое желание «чего-то высшего», от которого они никогда более не освобождаются, пока не найдут «свою неопалимую купину», пока не пробудятся каким-то иным образом.
Мы вспоминаем о недовольстве юного Тейяра «возлюбленным Иисусом», преподносимым ему матерью; «моё истинное «я», – говорит он, – было где-то в другом месте». Мы вспоминаем мальчика Самуила, будущего пророка, услышавшего ночью в храме голос, позвавший его по имени; вспоминаем и двенадцатилетнего Иисуса, убежавшего от родителей в храме, в доме «Отца своего», как он это объясняет. Мы могли бы продолжить эти примеры.
В сравнении с вышесказанным мы не находим в жизни Утиямы почти ничего выдающегося. Это студент из хорошей семьи, красивый молодой человек, который, как он впоследствии с юмором рассказывая ученикам, нравился девушкам. Он заканчивает обучение в университете и приходит в тесное соприкосновение с христианством, притом прежде всего с протестантизмом. Отсюда – его основательное знание Библии, которым пронизаны все его слова и книги, когда он обращается к жителям Запада. Он заходит настолько далеко, что опирается на Библию в утверждении о необходимости одинаковой оценки буддийских и христианских основополагающих правил по отношению к жизни. Это – серьёзная и рискованная гипотеза, важный пункт, который производит хорошее впечатление на нас, но совсем не нравится японцам. Для самого же автора такой подход не означает простого поклона из вежливости, а являемся проявлением интуитивной убеждённости. Впрочем, Утияма – не единственный автор, цитирующий Библию, чтобы подчеркнуть сходство между Буддой и Христом; нынешние мастера дзэн часто делают это.
Студентом он достаточно часто встречался с дзэн, однако подлинный прорыв впервые произошёл на тридцатом году жизни. Через два года после того, как умерла его жена, ожидавшая ребёнка, Косе Утияма вступил в сообщество, руководимое странствующим монахом Саваки Кодо, который, как говорится, остриг ему волосы, что означает принятие в качестве ученика дзэн, и передал свою дхарму. Внешним признаком этого факта бывает «кэса», стола, на подкладке которой учитель написал как бы письменное свидетельство: это апостолическая преемственность от самого Будды, которая, как мы сказали бы, «навечно» связывает нового члена ордена с Шакьямуни. Мы не знаем, в какой мере смерть супруги способствовала решению Утиямы оставить мирскую жизнь; однако я считаю правдоподобным решающее влияние этого события.
Во всяком случае, он с 1941 года следовал за своим наставником; к концу жизни тот поселился в Антайдзи, где и умер в 1965 году.
Саваки Кодо пользовался в Японии очень большим авторитетом, не утраченным в кругах дзэн и по сей день. Косе Утияма в качестве его преемника после смерти учителя в течение восьми лет возглавляя небольшую общину. Храм Антайдзи приобрёл авторитет самого мощного монастыря сото дзэн в Япойии. Каждый настоятель монастыря – это абсолютный повелитель: от него зависит установление распорядка дня, духовные упражнения, социальные и материальные контакты. В дальнейшем Утияма упорно продолжает следовать духу Саваки Кодо: одноразовое питание – «как во время Будды», – никакого радио, никаких телевизоров, даже ни одного телефонного аппарата. Девять часов сосредоточенности в качестве нормальной ежедневной нагрузки (кроме понедельника, который во всех монастырях дзэн остаётся свободным днём). Во второй половине дня между часами дзадзэн вставлены часы «саму», т.е. работы по дому и в саду. Сверх того, по способности, проводятся отдельные серьёзные занятия, куда в последнее время включены также и уроки языка. Во время сэссин дзадзэн выполняется по четырнадцать часов. Кроме этого обычные в монастырях дзэн обряды и распевы доведены до минимума; также почти не применяется кёсаку, палка предупреждения. Можно уподобить Антайдзи францисканскому монастырю раннего средневековая. Здесь нет господства духа мрачной суровости, нет никакого принуждения; напротив, мы ощущаем особой влияние глубокой теплоты, которого не может не почувствовать каждый посетитель. Единственной роскошью, если можно так выразиться, которую позволяет настоятель себе и своим монахам, это, пожалуй, сигареты и ежедневная газета.
Образ жизни Утиямы-роси, необычный для монаха дзэн, даёт нам также ключ к пониманию его книги. Было бы трудно отнести её к каким-нибудь обычной категории. Что это такое – дневник, учебник, психологическое исследование? Работа содержит в себе элементы всех этих форм. Она сосредоточена на одной-единственной теме: на осуществлении подлинной личности при помощи дзадээн, подлинной личности, которая выходит за пределы эмпирического «я» и окутана космосом; работа сосредоточена на отождествлении с ней. Психологический процесс дзайээн – сиденья в дзэн – подвергается подробному рассмотрению и анализу.
Вместе с автором мы осуществляем единственное в своём роде событие дзадзэн, которое –
согласно определению сомнительной метафизики – оказывается вступлением человека в своё внутреннее измерение, остающееся совершенно закрыты для интеллекта. Этот процесс, – что является новым и существенный, – оказывается выходом за пределы «здесь и теперь» и конкретный включением в наше время и в жизнь нашего общества.
Мы видим, что автор до некоторой степени закрыв глаза и не обращая внимания на помехи на пути, упорно движется к своей цели, постоянно имеет в виду эту цель и отождествляется с ней. Ни один европеец не смог бы написать книгу в такой форме. Поэтому мы не решаемся прилагать к ней наш привычный масштаб, не можем ожидать более значительного напряжения и неуклонных выводов. Здесь нам для чтения необходимо внутренне расслабиться, «отключиться».
Мы слышим по-детски простые диалоги и истории, которые, однако, при всей своей примитивности нацелены на нечто определённое. Мы становимся свидетелями невероятно настойчивых повторений, что опять-таки типично для японского образа мысли и в японском тексте не бросается в глаза, не портит впечатления, потому что структура написанных фраз развёртывается в двух измерениях, как бы на параллельных плоскостях.
С другой стороны, эти положения опять-таки замкнуты в себе в непривычном для нас виде, и для перехода к ним нам необходим мост. Вне видимой связи здесь остаются случайные мысли и утверждения, к которым мы находим подход только в том случае, если уясняем себе определённые представления, свойственные восточному мировоззрению. То же самое мы можем сказать и о цитатах старых мастёров дзэн, которые и поныне кажутся загадочными не только нам европейцам, но и японцам. Все эти трудности тр...
Продолжение на следующей странцие...
