льным в международной журналистике. И самим японцам придётся упасть в коробку с сахаром, разживаясь до уровня одной из великих промышленных держав. Будучи японцем, я чувствую всю мучительность этого сравнения, однако оно соответствует фактам.
Наконец это сравнение относится и к ещё одной группе людей – к цветным обитателям Америки. Они смотрят снаружи на сахарницу, в которой жиреют белые.
Если мы хотим сказать, что муравьи, уже находящиеся внутри, оказываются при этом в наилучшем положении, то другие, прилагая все усилия, чтобы попасть внутрь, окажутся следующими по благополучию; а те мелкие животные, которые упираются ножками в наружную стенку, оказываются в самом плохом положении; тогда нашей идеей будет следование чисто хозяйственной установке в качестве «экономического животного». Однако если мы взглянем на эти три группы муравьев с точки зрения истинных основ жизни, мы увидим, что все они оказались на неверном пути. Вся жизнь для них становится соблазном, стремлением вернуться к чисто человеческому существованию, строить своё бытие за счёт самых различных внешних связей
– и при этом целиком и полностью утратить виденье истинного Я.
Такова причина, в силу которой мы, люди сегодняшнего дня, более не утверждаем свою жизнь на своём Я.
Исходя из этого, нам необходимо продолжать размышления; и первый поставленный при этом вопрос состоит в следующем: как обстоит дело с тем, что мы обычно называем «я»?
Зависеть от других – значит утратить равновесие.
Что же это такое, что мы обычно называем «я»? Кажется, что это «я» проявляется, как только
мы противопоставляем его другим людям, при встречах с другими людьми. Так, мужчина видит себя супругом по отношению к своей жене и отцом по отношению к своему ребёнку; на работе он видит себя подчинённым по отношению к своим начальникам и, в случае своей недостаточной старательности, сравнивает себя с более прилежными сотоварищами. Мы видим себя в качестве «я» внутри определённой социальной структуры. Коммерсант видит себя в отношениях с покупателями, предприниматель – в отношениях с конкурентами, бедный – в отношениях с богатым. К примеру, я говорю себе: «Я не в состоянии купить эту вещь», если моё желание находится в противоречии с моими возможностями. Неудачник видит себя в противоположности к добившемуся успеха, бессильный имеет против себя всё общество. Не приходится удивляться, если человек, обладающий самосознанием, перед лицом подобных противоположностей приходит к чувству неполноценности и даже к нервному расстройству.
Но может случиться и так, что у людей, размышляющих о своей неполноценности в сравнении с другими, произойдёт нечто иное. Вместо того, чтобы ожесточаться и чувствовать болезненность, вместо того, чтобы это обстоятельство приводило к тягостным комплексам, внутри него может возникнуть определённое защитное самопознание (как это бывает в наше время среди японских «экономических животных»). Человек говорит себе: «Хорошо, я буду упорно работать и при этом многому научусь. Я не отстану от других, буду старательным, добьюсь денег, положения, славы; я ещё как-нибудь покажу себя и опережу других. Я хочу добиться успеха!»
Как далеко идёт человек с такой установкой?
Что происходит, если кто-то, обладающий подобными идеями, добивается такого положения, при котором может чувствовать себя соответственно сравнительно выше других, причём последние сознают свою неполноценность?
Кажется, что его положение полностью изменилось. Однако в действительности на одной и той же плоскости всё ещё продолжают оставаться богатые и бедные. Почему же?
Причина здесь заключается в том, что люди считают своё «я» чем-то определённо отличным от внешнего мира, чем-то противостоящим другим людям и вещам. В сущности, между двумя нашими примерами нет никакого различия. Если мы живём с такой жизненной установкой и полагаем, что наша «личность» существует в противостоянии другим, мы теряем то, что является объективным завершением жизни, её сущностью – мы теряем истинное Я.
У Жан-Жака Руссо в «Эмиле» есть следующая фраза: «Каждый человек, будь то король, дворянин или миллионер, приходит в этот мир нагим; и когда он умирает, ему приходится умирать обнажённым и бедным».
Но, смеем спросить, разве это не означает, что мы остаёмся обнажёнными всегда, в любое время между рождением и смертью? Такой вопрос кажется излишним, потому что все мы в это промежуточное время носим на себе различные облачения; в течение всей своей жизни мы бываем облачены то в роскошные королевские одеяния, то в жалкие, грубые лохмотья. Один носит военный мундир, другой – одеяние каторжника, третий – рясу монаха.
При этом я думаю не столько о материале, из которого изготовлено платье, сколько обо всём том, что составляет положение человека в обществе: это профессия, семья, слава, деньги… Всё это – просто оболочки, потому что всегда наступает то мгновенье, когда когда все они спадают с человека, подобно платью.
И какой бы красивой ни была женщина, когда-то придёт время её видимой старости. Также и величайший гений в конце концов одряхлеет. Поэтому существуют сотни «оболочек, в которые мы облачены: это чувство заносчивости или неполноценности, счастья и несчастья, далее – всяческие «измы», принадлежность к той или иной расе, к какому-то народу. Разумеется, мы иногда меняем своё мировоззрение, свой «изм»; однако когда дело доходит до смерти, разве тогда человек не сбрасывает с себя даже последнюю оболочку, даже свою национальную принадлежность, разве не умирает он как полностью обнажённое «я»?
И вот, хотя нет сомнения в том, что мы между рождением и смертью носим лишь облачения, почти все люди, вопреки этому факту, озабочены только этими оболочками. Они сосредоточивают всю свою жизнь на вопросе: какое красивое «платье» нужно мне надеть? Разве не верно то, что они никогда не задают себе таких вопросов, как эти:
Что такое это «я», которое обозначает реальность жизни?
Что представляет собой обнажённое «я»?
Иными словами, будем ли мы жить так, как сказано выше, во взаимоотношениях с другими людьми или с оглядкой на своё положение в обществе, всё дело сводится к одному и тому же: мы живём в своём малом «я», а не в реальности истинного Я.
То, что нас интересует в течение всей жизни, – это наши «одеяния», или «я», которое определяется внешним миром и другими людьми. Мы как будто соглашаемся с тем, что это составляет нашу жизнь.
Пока мы остаёмся при этой точке зрения, нет ничего удивительного в том, что люди ощущают пустоту своей жизни. Безразлично, страдают ли они от своей неполноценности, или прилагают усилия к тому, чтобы добиться большего успеха, или чувствуют своё превосходство над другими, – все они естественно ощущают одну и ту же пустоту в своей жизни.
Человек живёт в зависимости от других.
«Зависеть от другого – значит потерять равновесие».
Человек не сможет найти истинный мир сердца, пока не станет жить в реальности своего Я, пока для него опорой «я» не будет только Я.
«Таков я – и не иной».
Практиковать дзадзэн – не означает думать о себе как о мыслящем существе, которое определяется своими взаимосвязями с внешними предметами; напротив, это значит – жить в реальности Я.
Как только мы вступаем в мир дзэн, мы прежде всего оказываемся в «мире практики». Мы хотим пережить реальность жизни.
На самом деле в этом нет ничего необычного, хотя для слуха современного человека всё может звучать весьма непривычно. Однако эти выражения принадлежат такому миру, который чужд западному мышлению и нашей повседневной жизни.
Таким образом мы живём по привычке только как некоторое»я», привязанное к миру, которое обладает лишь социальной видимостью и лишь поверхностным пониманием мира. Иными словами, мы имеем прочное представление о своём «я»; мы видим его ценность, основу и ценность в том, что подтверждается другими.
Мы легко воображаем, что проявляем истинное Я в своей практической жизни, как если бы эта жизнь была чем-то необычным. Такова ошибка восточного мышления.
Однако взгляд западной мысли на «реальность жизни» оказывается ошибочным ещё и в другом отношении. Западная мысль, которая берёт начало в Греции, приобрела привычку в постижении всего существующего чересчур полагаться на Логос, т. е. на словесное выражение. Это означает, что если мы пользуемся Логосом для того, чтобы постичь некоторую вещь, мы при этом строим внешнюю связь одного предмета с другим. Житель Запада чересчур привык к этому и определяет вещи именно таким образом; а потому он даже стремится охватить определениями «Я» и жизнь. Здесь нам следует твёрдо придерживаться следующего важного правила: даже наша способность понимать все вещи при помощи объяснения их содержания и определения исходит из жизни Я. А вот это последнее при помощи определений объяснить нельзя. Тут налицо именно то самое «Нечто», которое существует в каждом подлинном переживании, даже если оно не понято и не подверглось определению.
И вот, хотя нам приходится признать этот факт как нечто естественное, западному рационалистическому мыслительному методу постичь его нелегко. Как только кто-нибудь начинает размышлять о действительности, которая уже существует прежде каждого определения спекулятивного мышления, так сразу же сам этот процесс создаёт определение.
Человек Запада задаёт себе вопрос: разве эти истины не утратили ценности своего бытия, если они не получили определения? И потому мы в своём мышлении приходим к ошибочному выводу: само определение будет действительной вещью.
Основание буддизма, который берёт начало в Индии, составляет всё же реальность жизни, которая абсолютным образом проявляется превыше всякого определения. И более того: поскольку фактически именно жизнь создаёт все условные определения, каждой способ определения – это сама жизнь. Однако реальность жизни невозможно заключить в какие-то определения.
Хотя реальность жизни и создаёт всевозможные определения, она превосходит их и проявляется абсолютным образом превыше всех определений.
Почему же буддизм допускает в качестве предпосылки существование реальности превыше всякого определения? Причина проста. Если мы дотронемся до пламени, мы при этом обожжёмся; а если мы прикасаемся не к подлинному пламени, если мы только думаем о пламени, нашу голову не охватывает пожар. Если мы произносим слово «огонь», наш язык не загорается. Определение огня, природа которого состоит в том, чтобы сжигать всё, что с ним соприкасается, не может быть подлинным пламенем. Огонь превышает своё определение. В дзэн мы говорим, что человек знает холод и тепло только тогда, когда сам переживает эти явления. Всё прочее объясняется здесь как подлинное жизненное переживание, через «я». В дзэн не имеют ценности такие определения, соответствующие которым предметы, сообщения о них других людей или просто наблюдения не содержат жизненных переживаний нашего «я». Это противоречит западному пониманию. Мы можем сказать, что различие между дзэн и экзистенциализмом состоит в следующем: современный экзистенциализм – это философия существования вообще, а не «практика» подлинной жизни самого экзистенциалиста. Решающее обстоятельство для «я» – это практика, в которой оно живёт, исходя из собственной жизни; это не какое-то теоретическое рассуждение о «существовании вообще», которое возникает лишь из наблюдения.
Согласно западному пониманию, все вещи должны определяться через Логос. Истина, не подлежащая определению, была бы, таким образом бессмыслицей, абсолютной невозможностью.
Однако подлинная сила, которая лежит превыше мышления и мысленных определений, существует именно в истине жизни. Профессор Дайсэцу Судзуки уже говорил о восточной духовности. Она открывается нашему взору только тогда, когда мы переживаем истину жизни, лежащую не в плоскости западного рассудочного мышления, а в некоторой иной плоскости.
Теперь можно было бы представить дело так, что истина жизни, превышающая определения, слова и мысли, являет собой какой-то мистический, эзотерический мир, нечто глубоко скрытое, о чём мы не в состоянии говорить, нечто просто непредставимое. Это совершенно не...
Продолжение на следующей странцие...
