По дороге он нетерпеливо подгонял извозчика, обещая заплатить сверхурочные. Мучаясь и места себе не находя, Саша не мог заснуть. И только твердил себе вслух: "Ангел без крыльев! Ангел без крыльев!".
А дорога была длинна. Вокруг раскинулось поле с пролеском, нежное звучное птичье пение сопровождало ездоков. Но он ничего этого не видел в тот момент. Его не было в коляске, хотя там он сидел и ехал в ней. Беспокойные мысли уносили Сашу неведомо куда. Не было сомнений, что картины нужны ему как воздух. "Они не продаются! Ни за какие деньги!", - думал он, утешая себя, что сможет отыскать и вернуть свою опору. Он вдруг ощутил во всей силе образа, с ясностью, что работы его стали воздухом, питавшим легкие. И что без них он сойдет сума, не сможет жить и писать более. Это было все равно, что вытащить рыбу из воды на берег, предложив ей отборных жирненьких червячков на две тысячи рублей, и при этом еще удивляться рыбиной реакции на свою щедрость.
Дом Полновского знал каждый кучер в городе. Владения его распространялись от берега южного озерца Куштулым до многовекового леса на западной стороне столицы. Замок утопал в зелени.
Заплатив извозчику пятнадцать рублей, Александр соскочил в повозки и направился по каменной дорожке к воротам поместья. Ворота были не заперты, и он отворяя их шире, вошел внутрь. Фасады жилого здания были необычайно величественны. Теперь уж так не строят! То был шедевр архитектуры!
Дойдя до крыльца, Александр позвонил в серебряный колокольчик двери. Мужчина в дорожной одежде отворил и молча добрыми глазами уставился на гостя.
- Мне срочно необходимо видеть князя Полновского, - еще не отдышавшись, с трудом сдерживая свою горячесть сказал Александр, приняв сходу князя за лакея, - позовите хозяина тотчас же!
- К вашим услугам, молодой человек! - чуть склонив голову в знак приветствия, ответил князь.
- Так вы и есть?.. Я... мне...
- Наверное, вы автор этих работ? - неожиданно произнес хозяин, разворачивая только что привезенные и еще не разобранные полотна.
- Боже! Родные мои! - Александр припал к знакомым образам и прижал их к груди, - но почему он так точно определил меня? - не было ответа.
- Зайдите в дом, прошу вас.
Александр перешагнул через порог.
- Князь, а как вы узнали, что я и есть автор этих работ?
- Я изучал картины на выставке и по дороге домой. Сперва они произвели на меня просто курьёзное впечатление. Однако потто я почувствовал, что это содержит в себе многое, какую-то большую, полную и сложную систему Знаний, целого космоса. И медленно, шаг за шагом как мне казалось, пытался расшифровывать эту систему. Она была скрыта во всём - в цветах, пропорциях, тенях, сюжете и даже самом холсте - во всём. В картине не было ничего случайного, ничего бессмысленного. И постепенно я понял вашу цель. Я как мне кажется начал ощущать мысли и чувства творца, казалось, видел ваше лицо сквозь картину, слышал ваш голос. Во всех нюансах этой живой живописи я схватывал смысл того, что вы как автор хотели передать через тысячелетия, и не только смысл, но и всё, что связывалось с чувствами и эмоциями. Это есть подлинное искусство!
- Я понимаю... все-таки, верните работы - они не продаются. Вот ваши две тысячи рублей. Что потрачено на кучера я возмещу.
- Для меня деньги не главное, но все же... за холсты уплачено тринадцать тысяч. Как прикажете понимать вас?
- ??? Манякин сказал, что только две... Эх ворюга и лжец! Но все равно: я не продам вам то, без чего жизнь моя невозможна. Я приехал ради них. Сожалею, что вынужден просить вас об этом...
- Вы так с ними срослись - со своими работами? - с пониманием спросил князь.
- Я не мыслю жить без них.
- Теперь и я - тоже.
И князь почувствовал, что в этот момент в его дом вместе с этим молодых гениальным художником вошла волна живости, покоя и внутренней силы. И сам не зная почему, он испытал чувство благодарности и любви к юному творцу.
- Я не понимаю вашего "тоже". Разве вы поняли, что я хотел сказать в полотнах? - спросил Александр, удивляясь тому, что говорил Полновский, и еще подумал про себя: "Мог бы он понять? Наверное, мог бы...".
- Знаете, когда я ехал с выставки, я все смотрел и смотрел на ваши работы, Саша, смотрел на них и плакал слезами счастья над ними, а может быть, над собой плакал. Прошу, оставь их мне. Я заплачу любые деньги. Или лучше вот что! - живи-ка ты в моем доме, вместе с нашей семьей. Места у нас много, не обидим тебя. Сделаем мастерскую, летом можешь писать под ивами, стоя босыми ногами в высокой траве. Благодатно здесь, останься! Буду тебе отцом родным; накормлю, напою, приласкаю. Только оставайся, да и все твое чудо - с тобою будет. Ну что, согласен?
Александр не ожидал такого поворота событий, но что-то подсказывало ему, что главную свою живопись он обретет именно здесь - в доме князя.
Хозяин поместья говорил быстро и живо. Глаза чистые, смотрит прямо, не виляя, а морщинки, будто сами говорят: "Чего раздумываешь, дурень, оставайся! Вот тебе отец не по крови, но по духу!".
И Александр согласился не мешкая. Они обнялись.
- Зачем ты пишешь? Что движет тобой? - спросил в самое ухо князь Александра.
- Кто пишет? Нет того, кто мог бы писать - вот в чем все дело. Я рамка багета, в который по высшим соображениям вставилась часть единого божественного холста.
Полновский поклонился Саше в ноги, потом, выпрямившись, крепко сжал его руку и шепотом еле слышно сказал будто себе:
- Если мне только будет позволено учиться у тебя, великий мастер... я нашел то, что искал всю свою жизнь. Теперь картины больше не нужны - источник рядом.
И князь еще раз крепко обнял Александра, не сдерживая слез.
7 Машенька
Незаметно наступила осень. Осень в тех местах холодна, сурова. По утрам она кутает все живое в голубой туман, и лошади, дыша паром, кажутся неземными существами. Так вот все и преображается. Водоёмчики медленно, но верно затягиваются корочкой льда. Собаки жмутся ближе к человеческому жилью. Всякая тварь хочет тепла.
Александр работал в новой мастерской, устроенной на мансарде дома - прямо в библиотеке, под самой крышей. Холодный утренний свет полоскал его комнату из окон, устроенных в крыше. Художник просил об этом рабочем кабинете, поскольку, обойдя дом князя, он нигде не нашел столь открытого и близкого к звездам места. В мастерской чувствовалось присутствие неба, слышалось, как дышит луна, коротая ночь. Такое тонкое мистическое настроение воодушевляло мастера. И он сливался в потоке существования, работал круглыми сутками без перерыва на еду и сон. Силы переполняли Сашу, давали возможность творить в полную мощь. И самые лучшие свои работы он создал здесь. Но причиной тому послужило не столько место, не столько забота и ласка со стороны князя, но другое...
Машенька, дочь князя, также любила проводить время в библиотеке отца, под самой крышей. Она подолгу отдавала себя книгам, находя в том свою страсть к познанию жизни. Маша мечтала за книгами, иной раз смеялась или плакала с книгой в руках, а бывало так, что сидела неподвижно, застыв статуей на несколько часов, смотря в слово, но, не понимая, о чем же она читает, и что хотел сказать автор этим словом. Так она погружалась в свои миры.
С некоторых пор, когда Александр стал работать в "небесной" мастерской, Маша приходила в библиотеку как обычно, утопала в креслах с книгами, но ничего не читала. Она делала вид, что внимательно читает, что погружена в роман, но сама пристально следила за каждым взмахом кисти художника, затаив дыхание, чтобы не выдать себя. Прикрывая лицо книгой, она так увлекалась наблюдением за Сашиной работой, что не замечала, как от теплого дыхания страница намокала, а буквы немного расплывались.
Однажды, Саша заметил, как пытливые карие глаза следят за ним из-за книги. Улыбнувшись, он не придал этому значения, но мысль не оставляла его. Вечером, когда он почувствовал усталость и направился спать, память возвращала его к тому светящемуся из кресла взгляду. Вновь и вновь он думал об этом, а сон так и не приходил.
Он уснул под утро и проспал десять часов кряду. В тот день князь уехал к своему шурину, полковнику Городецкому, желая навестить его семью. Маша оставалась дома. Она сама решила дать Александру завтрак. С подносом, на котором симметрично были сервированы утренний кофе и тоненькие обжаренные кукурузные булочки с маслом и икрой, она подошла к комнате Александра и постучала в дверь:
- Можно войти? Я принесла вам завтрак, Саша.
- Входите, доброе утро!
- Уже вторая половина дня, вы все проспали. Разве можно так много работать? Я заметила: вы безразличны к удобствам и покою, вовсе не щадите себя в работе.
- Ах, да... день, - рассеянно ответил он, а потом почему-то решил рассказать Маше немного больше и добавил, - Необходимо жертвовать чем-то ради чего-то. Это просто обмен одного на другое. Я не ем и не пью, но много пишу, потому что это и есть моя еда и мое питье. Если ничем не жертвовать, то ничего и не приобрести. Необходимо пожертвовать драгоценным, пожертвовать им надолго, пожертвовать многим. Когда дело, ради которого все приносится в жертву исполнено, тогда отречения, лишения и жертвы более не нужны. Тогда я буду волен иметь всё, что хочу. Не будет больше никаких законов, кроме меня самого.
- Вы так говорите... право, я не зала этого, но не берусь оспаривать - все это очень убедительно в вашей собственной жизни.
- А где же князь?
- Отец уехал навестить родню. Вернется завтра, вот я и подумала: "Кто же вас накормит?" Да вы кушайте.
- Спасибо, спасибо Маша. Я не думал о еде, а вы...
- А я подумала о вас. Вы мне позволите посидеть у вас?
- Сидите, пожалуйста, я не возражаю.
- Знаете, я наблюдала за вами вчера, когда вы работали в мастерской.
- Я знаю: почувствовал ваш добрый взгляд, совсем, как у вашего отца. Вот и сейчас вы смотрите так...
- Я смотрю на вас, и мне кажется, что мы брат и сестра. Как странно.
- Мне нравится жить у вас. Спасибо вам за все.
- Отец любит вас.
- За что же меня любить?
- Да разве за что-то любят? Смешно вы рассуждаете, ей богу, смешно.
- Что же вы не смеетесь?
- Человек, который действительно любит, не пытается доказывать свою любовь. И для него не нужны никакие причины для этого. Все причины, все усилия в любви и все доказательства своих чувств говорят об обратном.
- Маша, откуда же вам это известно? - серьезно глядя спросил Александр.
- Ваш кофей стынет, кушайте, - ее нежное юное лицо залилось багряной краской и Маша выбежала из комнаты.
***
Поднявшись в библиотеку, чтобы продолжать писать, Александр почувствовал, что сейчас у него нет желания завершать последнюю картину. И он снял ее с мольберта. Затем он поставил новый холст, взял новые кисти и замер. Машенька была уже здесь; чтобы не мешать ему работать она притаилась в полутемном углу, за пальмой к кадке, и только дыхание, колыхавшее близкую штору, выдавало ее присутствие.
Александр писал свое первое солнце. Он работал очень медленно, никуда не спеша, стараясь насладится каждым мазком, каждым нюансом. Работа шла четвертый час, а Маша за это время не спустила с него глаз и не шелохнулась ни разу.
В минуты, когда он вспоминал о том, что за спиной сидит прекрасное существо и смотрит с нежностью на холст, а может быть на него, он невольно думал: "Дал же Создатель человеку терпения: ни пикнет, ни шелохнется, ни заговорит!". И от этой мысли ему становилось немного грустно, потому что в душе Александр хотел, чтобы Маша говорила с ним, хотел, чтобы иногда случайно касалась его рук, хотел ее чистых взглядов. И не выдержав этих мыслей, он первый прервал молчание.
- Маша, что вы думаете об искусстве? Не о моих работах, а об искусстве вообще.
- Мне известно несколько уровней искусства. Хотя внешне они могут выглядеть вполне одинаково, но я вижу различия.
- Только вы видите? И в чем же различия?
- Разные по глубине уровни искусства способны различать не все люди, лишь немногие. Я вижу то искусство, которое не повторяет ранее созданного, равно, как вижу механическое, мертвое искусст...
Продолжение на следующей странцие...
