.
- Что же ты предлагаешь? - обнадёжился Александр.
- Два серебряных рубля. Приходи вечером, как сядет солнце, на Рожнины луга - узнаешь, что делать.
- А не обманешь? Я слышал, что тебя лучше держаться подальше.
- А не обману. Вот задаток, возьми рублик.
И Александр тот час же побежал в лавку багетчика, чтобы купить на авансированный рубль индиговых красок: его "Утреннее млеко" оставалось незавершенным из-за отсутствия лунного пейзажа. В багетной мастерской, как и велит их порядок, продавец выписал мальчику краску. Все чин-чином, полотно было исполнено, как того хотел мастер.
Когда солнце село, он отправился к Рожниным лугам, как и было оговорено с Проней. Крестьяне уже загнали свой скот в хлева. А полевые ромашки закрывали свои прекрасные бутоны под стрекот сверчков. Тропинка вела точно: два стога сена стояли сторожевыми всего поля, а между ними еле струился сизый дымок. Александру стало как-то не по себе, он не боялся, но сердце его сжималось с каждым шагом в сторону назначенной встречи. И повернуть нельзя: деньги уплачены и уже потрачены на масло для его живописи. Он просто шел на дым.
Хитрая девка Проня, лишенная мужеской ласки и внимания, дожидалась гостя уже с полчаса. Она была уверенна в своем коварстве, и заранее решила подготовить себя. Лежа в стоге парного сена, руки ее ласкали плоть между жирных ляжек. Грудь набухла, а глаза горели черными бусами. Когда зрачки уже затянула туманная поволока, несколько раз она судорожно вздрагивала, тяжело дыша и замирая, после чего разрождалась протяжным грудным стоном, обмякала, смотря на двурогий месяц и ничего не понимая. Так она сделала с собой четыре раза за то время, пока ждала художника. Потная от получаемого удовольствия и чуть пьяная дешевым коньяком, Проня нашла силы встать перед явившимся Сашей.
- Поздно уже, говори, что за дело, - неуверенным фальцетом пропел Саша, - если ты станешь уговаривать меня стащить порося или украсть лошадь у местных крестьян, то знай, что я заранее отказываюсь! Я не вор...
- Дурак! Дурашка, я не прошу тебя воровать скотину, ну на кой она мне... сядь со мной, да помолчи - елейным голоском прошептала Прося, прикоснувшись к плечу Александра.
Они сели вплотную друг к другу. Проня прижалась так близко к нему, что сердце ее заколотилось, дышать стало тяжелее, и задник платья обильно увлажнился. Она повлекла его к себе резким движением, обняв за плечи, и два тела нырнули в скошенную траву. Белое коротенькое платьице распахнулось, оголив ее груди и ноги, и Проня принялась жадно целовать Сашу по всему лицу и в гуды и в шею, держа на всякий случай его за руки. А он от неожиданности и не сопротивлялся, а замер куклой. Тело его разогрелось от жара горящего тела девушки и отреагировало. Так они катались в свежем стоге, объяв друг друга и высекая страсть в открытый космос - прямо на престол мириадам звезд. Проня верхом оседлала его, обхватив наездницей, словно змея, всего Александра. Когда ее томление в паху было удовлетворено, она откинулась в сторону и тихонько запела:
"В поле васильковом жжёт дружек костер,
Как приду свидаться, вдруг обнимет он,
Сестрам не расска`жу о своей любви,
О своем томлении в девичьей груди..."
- Вот, возьми второй рубль, как обещано.
На это Александр тихо поднялся, взял деньги и побрел в сторону леса - прочь от города. Заночевал на окраине поля. Впрочем, он долго глаз не сомкнул, а думал о посторонних мелких и суетных вещах: будет ли в этом году засуха, чем сегодня обедала его семья, и почему совы ухают в темноте. Под утро все же удалось уснуть.
На следующий день все было, как и прежде. Саша решил не покидать город, пока не закончит свою последнюю работу. Прошло еще три месяца ежедневных трудов.
4 Пальцы пианиста
В полдень жареное солнце раскалило воздух до такой температуры, что деревянный просмоленный подоконник Сашиной комнаты нагрелся не хуже русской печи. Окна были хоть и маленькими да засаленными от многолетней тротуарной пыли и грязи из-под лошадиных обозов, из-под ног прохожих, от разбиваемой дождем земли, но свет вполне еще пропускали, что радовало всякого постояльца, и тем более радовало того человека, для которого солнечный свет был не просто светом, но нечто большим и волшебным: преломляющим миры на цвета.
Александр нашел минутку, после пятичасовой работы с новой картиной, чтобы отдохнули ноги и кисти рук: все время он писал стоя, напряженно сжимая в пальцах кисточку. Это была его особенность; когда мастер ваяет свое полотно, он полностью расслаблен, только пальцы не слушаются - они становятся свинцовыми хищниками, что впиваются в деревянную рукоять кистей. Это утомило художника, и он, приклонившись на соломенный матрац, тихонечко задремал. Во сне ему снилось, как будто кисточка вросла в руку, будто бы ее уже никоим образом невозможно оторвать, и он так и живет с ней в руке. И что интересно: это ни печалит его, ни приносит неудобств. Это так закончено в своей форме; вот бы и вправду кисти вросли б в руки - тогда можно было бы писать всюду, где бы ни находился... И тогда ему уже не пришлось бы объяснять зачем он пишет свои картины, ведь это и так очевидно: Бог дал ему руки-кисти - он не может не писать. От этого сна стало легко на душе.
Разбудил его звон дребезжащего стекла. На подоконник из приоткрытого окошка неизвестный бросил камень, а к камню была привязана аккуратно сложенная бумага, словно записка. С волнением от неожиданного вторжения, Александр встал с постели, и, взяв послание, развернул его. Это было письмо, направленное лично ему. Письмо от девушки: с первых же строчек не было сомнений. Слова были выведены аккуратно, синими чернилами; листочек сложен вчетверо и слегка надушен терпким розовым ароматом.
Сударь,
Прошу вас, прочтите это письмо внимательно до конца. Теперь, когда оно написано моей рукой, это стало для меня вопросом чести.
Мы с вами не знакомы, но чувствую я, когда украдкой смотрю на вашу картину "Поле хмурится", то трепет заполняет мою грудь, становится не по себе. Я раскаиваюсь в преступлении: украденная картина моих рук дело. Ради бога, не гневайтесь, но прошу, поймите же мою сиротливую душу... То, что вы делаете - ваши работы - сводит меня с ума, я думать не могу ни о чем, кроме вас.
Делайте теперь, что желаете, ведь так неприлично молодой девушке писать такое послание, но знайте, что я решила открыться вам из любви к искусству, а сердце мое жаждет любви к вам.
Если вы не соизволите видеть меня и говорить со мной, то сожгите письмо немедленно. Не предавайте девичью честь, не заставляйте меня страдать и измываться над собою.
Найдите меня поутру в городском саду. Я принесу "Поле хмурится" в полной сохранности к вашим ногам. Примите ли вы назад только картину или и меня вместе с ней - решать вам.
Будьте же решительны и будьте сострадательны.
Прощайте, Катерина.
***
В саду прогуливались молодые парочки, старики с собачками и дневными газетами пестрящими последними городскими новостями, мамаши крутили своих чад на карусели. Аллеи выцвели, но все же украшали песочные дорожки своей зеленью.
- Александр! Это я, я здесь! - окликнул молодой девичий голос из-за кустов акации, - ваша картина, пожалуйста, возьмите и не серчайте...
- Ах! Она цела, не изменилась, не помята... мое "поле". Я скучал по нему. Кто вы? Как же вы посмели?..
- Я никогда...никогда бы. Но они столь прекрасны, и вы - тоже. Извините меня.
- Не извиняйтесь. Красота вашего стана и лика прощает вам любые слова, Катерина. Что ж, будем знакомы, я ведь уже не сержусь на вас. Ну, честно, не сержусь.
- Мне приятно знакомство с вами, правда. Так вот просто быть рядом с вами, а как будто тысячу лет знакомы, не правда ли?
- Так бывает, я слышал.
- Но что же мы стоим? Давайте присядем; вон и скамеечка совсем свободна, идемте же...
- Сколько полотен ты написал? Это ничего, что я на "ты"?
- Давайте на "ты", словно близкие приятели, в этом нет ничего осудительного, хотя мы не знакомы вовсе.
- А я смотрю на ваше "Поле хмурится" и думаю, что мы все таки знакомы...
- Нет, я вас не помню.
- Может быть... так много ли вы уже работали над картинами?
- Не так много. Сейчас восемь работ.
- Вы позволите взглянуть на все восемь? Простите за назойливость: не могу сдержать свое влечение к прекрасному.
- Что же, как ты думаешь, прекрасного в моих полотнах?
- Краски, которые ты поставил каждую - на свое место так чудны. Они, как ноты выстроены в симфонию. И все, что есть прекрасного в них - прекрасно в тебе.
- Я не понимаю...
- Музыкальность. Мелодия, я слышу мелодию, глядя на картины.
- Возможно, хотя я не слышу мелодий, рисуя. Но почему я так нужен вам, то есть тебе, ведь сам я не красавец, меня сторонятся люди? - Сказал Александр, сам не зная, почему и тут же смутился.
- Не смущайся, мой друг, в тебе есть красота, - выпалила Катерина, не зная чем подтвердить свои слова под пристальным вопросительным взглядом Саши, - ну, хоть, пальцы: это пальцы пианиста. Они белые, ровные. Твои пальцы созданы, чтобы писать музыку, только красками...
Катерина не нашла, что сказать лучшего в качестве комплимента. И Саша почувствовал, холодок - эту ложь, поскольку его пальцы были не белы от работы, а напротив - мозолисты и слегка с желтым отливом, но он промолчал.
Почти до вечера они ворковали в саду. Катерина так искусно говорила о своей любви, что юное сердце художника, наконец, сдалось, расплавилось, и стало верить каждому слову, включая лесть. А там, где слово ее дрожало - помогали глаза, игриво дразнящие своей ангельской чистотой и непорочностью.
Когда он проводил даму до ее дверей, то меж ними завязался разговор, который повлиял на дальнейшие отношения с Катериной. Этот разговор так увлек мастера цвета, что он потерял всякую опору действительности. Это был поистине гипнотический разговор для него.
- Скажи мне, Саша, когда я была в твоей мастерской, то краем глаза видела еще одну картину... похоже на детский рисунок, словно ты просто водил по холсту кисточкой без цели, смешивая желтый, синий, красный цвета. Эта работа, какая то нереальная, она не из жизни - такого нет в природе. Как ты сам понимаешь, где реальность, а где выдумка?
- Для меня существует только одна реальность: моя работа с цветом и формами. В той реальности, о которой ты говоришь я не найду для себя ничего реального. И в картинах моих ее нет. Там только мое чувство реальности, мой истинный мир. Люди не понимают его, для них - это мир ненормального человека. Ведь мои картины необъективны, они символичны, они просто представляют, показывают послание. Послание не всякий сможет прочесть - только зрелый к нему человек. Это не описание вашей действительности, здесь нет точных пропорций, это лишь живой образ, некая видимость.
Объясняя свою реальность, Александр так увлекся, что перестал воспринимать условности. Он был настоящим в тот момент, совсем ребенком. Катерина остановила его речь мгновенным поцелуем, а потом ускользнула в темноту двора.
И Саша понесся домой со всех ног, воодушевленный, со слезами радости на глазах. Счастье переполняло его, потому что это было в первый раз, так душевно. Кто-то обратил на него внимание, кого-то он интересовал, как человек, как мужчина, как художник. И душа его сдалась, отступила от привычного отношения к людям. Теперь он не сострадал - он просто влюбился, вспыхнул неведомым ему чувством.
Дома уже все спали, а он бросился к мольберту и писал до утра. Это был его подарок прекрасному вору картин, синеглазой Катерине. Он закончил его за два дня - так быстро, как еще никогда не писал. А потом упал на солому и заснул крепко-крепко, совсем младенческим сном без сновидений.
***
На небе месяц набрал свою последнюю четверть. Вечер был романтическим для любого поэта. А Александр был поэтом, хоть и не писал поэзию. Сердце юноши взрывалось восторгом весенних чувств, ручьи журчали алмазными ручьями; то ли от того, что новая работа принесла так много сил и вдохновения, то ли от того, что Катерина волновала его. Одним словом, всё это имело для него трогательное з...
Продолжение на следующей странцие...
