охвалу от вас. Чем больше ты хочешь владеть миром, чем больше твое желание покорить мир, заинтересовать его собой - тем ничтожнее ты сам по себе, тем ничтожнее твой внутренний мир. Само желание доказывает, что ты не таков. Это так очевидно. Мне же нужен покой, чтобы работать. Я близок к тому дню, когда насыщение свершится. Однажды я напишу последнюю картину и тогда уйду...
- Мой друг, вы так молоды и так талантливы. До последней картины еще очень далеко, давайте же работать вместе! Я могу быть полезен вам. Обещаюсь платить за партнерство. Вот задаток - пятьдесят рублей, возьмите...
- Деньги не малые. Это еще полсотни полотен. Что же вы хотите от меня? Что конкретно?
- Пятьдесят рублей - ерунда, это только начало. Вот погодите, я заплачу вам пятьсот! Только дайте время развернуться.
Маленький предприимчивый человек так разогрелся от своего закипевшего тщеславия, что, переводя учащенное дыхание, стал сбивчиво, но все же в целом понятно объяснять Александру о своей деловой идее. Его туфли пуще прежнего заскрипели новеньким лаком кожи. А идея та состояла вот в чем.
Город, в котором происходили события, хотя и был маленьким, всего на четыреста тысяч душ, но, благодаря слухам о последних событиях, проявил такой интерес к художнику и его работам, что даже на улицах, в каждой торговой лавке и тенистых аллеях нельзя было пройти, не услыхав меж людьми обсуждения последних "художественных" новостей. А выезжающие в соседнюю столицу люди тем более разносили вести по всей округе.
Ильяс Николаевич чувствовал интерес и волнения публики так, как никто его не чувствовал и он, описывая Александру все в радужном свете, с грандиозным размахом и прибылями, принялся рассказывать задуманное предприятие по выставлению работ художника на всеобщее обозрение. Разумеется, за плату. Манкину виделась экспедиция на колесах по городам и весям огромной страны с полотнами гениального художника.
Однако речи господина в костюме не трогали Сашу, и несмотря ни на что, он вопреки всякой логике согласился: это был единственный способ донести божественное послание человечеству. "Холсты способны изменить людей, преобразить их, а этого вполне достаточно", - так подумал Александр, прежде чем сказать свое окончательное "Да!".
Дело было решено. Следующим днем, ближе к полудню, все было готово для первой выставки. Ильяс Николаевич, как человек предприимчивый, продумал заранее и помещение и способ проинформировать горожан о таком знаменательном событии. Картины, а их к тому времени было тринадцать, немедленно были перевезены в старинное двухэтажное здание, бывшие владения городской управы, а ныне - отданные под музей.
В голубых просторных залах музея - посередине каждой комнаты аккуратно уложили красные с желтыми полосами по краям ковровые дорожки. В комнату помещали не более трех-четырех картин. А при входе в музей, в прихожей играл что-то легкое смычковый квартет.
Посетители были довольны. Шла скучная светская толкотня. Обсуждали.
Александр на выставку не пришел: не мог видеть того непонимания, с которым публика глазела - именно глазела - на его работы. "Современный горожанин, не в пример деревенскому человеку, взращенному дикой природой, за деревьями видит только дрова, когда следует видеть лес! Эх вы, убогие!", - был уверен он. Но даже если найдется один человек, с которым случится понимание, то он будет удовлетворен. Ради одного стоило соглашаться на это безумие жадного до денег человека.
***
Чем дальше от города разносили в народе слух о выставке "того самого" художника, тем дальше эта весть была от истины. В столице прознал про то дело богатый князь Полновский, человек сколь состоятельный, столь же и ученый.
Полновский был ценителем, даже можно сказать уверенно - гурманом живописи. Замок его, оцениваемый в десятую долю городской казны (не дешевле уж точно!), по роскошному убранству не уступал королевскому дворцу. Однако сам он жил весьма скромно, одевался и кушал просто, спал на маленькой твердой постели и много читал. А все это внутреннее убранство, впрочем, как и сам замок Полновского нужны были только как оправа к его алмазам - картинам, коих в его доме было за две сотни. И каждую из тех двухсот он знал словно себя; Полновский помнил каждый мазок краски, расположение теней в деталях на всех полотнах, а, кроме того, он мог по памяти воспроизвести в себе то внутреннее ощущение от картин, которое возникало в его груди при их созерцании - и все это от каждой работы мастеров живописи.
Так он делал неоднократно, больше в одиночестве, прогуливаясь по своим владениям, а зимой - сидя в зимнем саду за горячим чаем, который князь любил необычайно. Но иногда он любовался шедеврами, опять и опять держа их в руках, и как бы напитывая себя впечатлениями.
Князю в том году исполнилось сорок три года. Он был еще молод, полон сил. Широта атлетической груди, всегда вздымавшаяся от дыхания подвижного здорового человека, радовала его домашних: хорошо на душе, когда здоровье в порядке. Глаза его чуть болотного зеленоватого цвета излучали доброту, а морщины вокруг глаз и на лбу придавали вид всепонимания и прощения. Был он даже похож на царя: царский взгляд и осанка. Дочь его очень любила.
Дочь его, Марья, юная смазливая челом девушка двадцати лет отроду, часто составляла компанию отцу в прогулках среди тенистых разлапистых ив и берез. И они порой шли и молчали долго-долго, чтобы не спугнуть белок, а может просто так, чтобы не спугнуть то ощущения благодати да счастия, в котором прибывали оба в эти минуты.
Жена князя скончалась: бог взял ее душу еще позапрошлой осенью. От чего она ушла - они не знали. Милая была женщина, трудолюбивая, все больше по выпечке мастерица. Ладилось у неё кухонное дело, и все семейные, даже прислуга, уступала ей ту часть работы, когда дело шло к чайным угощениям. Князь шибко любил свою душечку. "Так знать бог рассудил", - думал он, вздыхая, когда мысль о жене посещала его. "Бог знает, что да как... мне ли быть в печали? А ей хорошо за пазухой, чудно".
Приехав на бричке о лихой троечке с бубенцами в город, где зачиналась выставка, о которой все уже так твердили, что было грустно слышать, Полновский перешел к осмотру полотен. И он к удивлению своему нашел, что они не то что бы не дурны, а напротив, много лучше тех, которые он почитал в своем поместье.
Как же определить такую тонкую характеристику живых работ? (Картины Александра были истинно живыми: трудно было отвести взгляд - все казалось, что поле колышется, что воды текут, а краски смешиваются и проникают друг в друга на ваших глазах.) Эта удивительная особенность под корень уничтожила любое сомнение. Да! То была рука мастера, наверное!
Не мешкая, князь нашел хозяина галереи. Господин Манякин был рад визиту знатной особы, и принялся расшаркиваться в свойственной ему заигрывающей манере. Полновский прервал его грубо.
- Кто владелец полотен? - спросил его он, - Как имя художника?
- Владелец... э-э, видите ли, я перенял право на все картины этого неизвестного миру художника, - соврал Ильяс Николаевич, сам не понимая зачем, но позже, когда разговор продолжился, легко вздохнул - ведь соврал так удачно, а главное с "прибылью соврал-то!".
- По тысяче за картину, не торгуясь, - сухо продолжил ценитель искусства, прямо гладя сквозь глаза Манякина в его хитрый ум.
Долгая пауза повисла в комнате. Там, за дверями, в просторных залах шла оживленная толкотня, пустые беседы под ничего не выражающую мелодию (ведь Манякин сэкономил даже на музыкантах - пригласил кочевых артистов за полцены) и осмотр картин прогремевшего художника, ставшего всего за несколько дней таким модным и востребованным. А в комнате, где два деловых человека обсуждали сумму в тринадцать тысяч (на которую, как уже успел подсчитать ум галерейщика Манякина, он сможет кутить до глубокой старости беззаботно) стояла тишина.
Манякин поморгал, почмокал, склонил голову немного набок - влево, затем вправо, почесался, кажется, присвистну. Ему было неловко. Он был не готов к таким деньгам сразу же. Все, на что он рассчитывал со своего выставочного предприятия, составляло от силы четыре-пять тысяч рублей. И то - при хорошем раскладе дел. Это были большие для него деньги. Теперь же он медлил с ответом, потому что, как он думал " с чего бы ради этот господин швыряется такими суммами так вот запросто?". Не промах ли выйдет у него, ежели сейчас он согласится на тринадцать тысяч? Ошибаться он не любил, особенно в делах о деньгах.
Пока Манякин думал и чесался от нового охватившего его чувства, Полновский стоял будто статуя, без единого движения, а только смотрел в глаза пристально, изучая нутро противника.
- Ваше решение? - прервал он Манякина.
- Я... э-э... как бы вам сказать? Вы отбираете мой хлеб, пардон, но эти картины приносят мне доходы. И немалые доходы, - опять соврал он, сжимая губы от напряжения.
- Ваша цена? Сколько вы просите? Ну? - строго и громко произнес князь.
- Двойная мерка будет вполне! Двадцать шесть, - выпалил Манякин, сам не зная, почему именно эта сумма.
Князь, не торгуясь, выложил тринадцать тысяч наличными новенькими рублями на середину стола. Молча написал расписку в оставшейся сумме. И приказал Манякину приготовить бумаги по данным картинам и привезти их в его имение - в столицу. Там же обещался вернуть остаток. И сказал он это голосом с такой интонацией, будто перед ним стоял не господин в лакированных туфлях, а его собственный рабочий мужик со двора. На том все и закончилось меж ними.
А затем, выйдя в залы, князь принялся собственноручно снимать полотна со стен на глазах у изумленной публики. Поднялось негодование, но людям тотчас же вернули плаченные при входе деньги. Карета Полновского отбыла в замок, не медля ни минуты.
Дорогой мой читатель! Свершилось чудо! Вот тот самый единственный случай полного понимания живописи Александра. Полновский достоин её, не судите же строго. Но об этом - дальше.
6 Ангел без крыльев
Чуть выпивший на радостях, разгоряченный от происшедших деловых событий, а главное - от неслыханного и нежданного богатства, Манякин ввалился в мастерскую к Александру, разом разрушая тишину, громя от неловкости все на пути своем.
- Поздравляю, брат! Вот тебе премия, что выручил - все твои. Аккурат две тысячи новеньких "монетов"!
- Две тысячи - мне? За что так одариваете, Ильяс Николаевич? - с недоумением и некоторым щемящим волнением спросил Саша, - али выставка такие доходы может принести?
- Да что там выставка! Ха-ха. Нашелся тот человек, которого ты искал в свои поклонники...
- Какие поклонники? Что вы несете? Я был бы счастлив пониманию, а не поклонению!
- Ну, так я и талдычу о том, что столичный богач Полновский раскошелился за все твои рисунки разом. Разве не поклонник? Как есть поклонник!
- Повторите все еще раз... - сам себя не помня, прошептал Саша хриплым голосом.
- Да что ж непонятного-то: вот две тысячи за картины - и мотаться по стране не надо! Бери деньги и валяй еще! - покупатель найдется.
- Ты бестия, что же это? Продал мои работы, ничего не сказав мне, не спросив даже? Да как так-то? - прошипел Александр, и его глаза налились тяжелыми слезами обиды, непонимания такой жестокости к себе и ненависти. Манякин и без того красный, стал совсем как рак вареный; хотел было что-либо ответить, да мысль схоронилась в маленькой голове далеко-далеко. Он только пыхтел и разводил руками по сторонам, повторяя попугаем одну фразу:
- Не посоветовался... такой случай на три жизни раз приходится. Что ж советоваться, я ведь хотел услужить, думал нуждаетесь...
Чувство ненависти художника к этому маленькому продажному человеку переплавилось в сострадание. И Александр не мешкая, не теряя времени задаром, ничего не собирая из вещей, поскольку у него не имелось никаких вещей, пустился догонять свои картины. Деньги у Манякина он взял и бегом отправился на вокзальную площадь, где нанял повозку до столицы.
- Прощаю вас, Манякин! Спите спокойно, - крикнул ему напоследок Александр, выбегая из мастерской. Больше они не никогда виделись.
***
...
Продолжение на следующей странцие...
