рживали его, немного пришёл он в себя и отстранил рукою толпу озабоченных почитателей; однако он не говорил. Но вдруг повернул он быстро голову, ибо казалось, что он услышал что-то; тогда приложил он палец к губам и сказал: "Идём!"
И тотчас водворилась тишина и тайна вокруг него; а из глубины медленно доносился звук колокола. Заратустра прислушивался к нему, также как и высшие люди; потом он вторично приложил палец к губам и опять сказал: "Идём! Идём! Полночь приближается!" - и голос его изменился. Но он всё ещё не трогался с места - тогда водворилась ещё большая тишина и ещё большая тайна, и весь мир прислушивался, даже осёл и почётные звери Заратустры, орёл и змея, а также пещера Заратустры, большая холодная луна и даже сама ночь. Заратустра же в третий раз приложил палец к губам и сказал:
- Идём! Идём! Идём! Начнём теперь странствовать! Час настал! Начнём странствовать ночью!
3
Полночь приближается, о высшие люди, - и вот скажу я вам нечто на ухо, как этот старый колокол говорит мне на ухо, -
- с такой же таинственностью, с таким же ужасом, с такой же сердечностью, с какой говорит ко мне этот полночный колокол, переживший больше, чем человек:
- уже отсчитавший болезненные удары сердца ваших отцов, - ах! ах! как она вздыхает! как она смеётся во сне! старая, глубокая, глубокая полночь!
Тише! Тише! Слышится многое, что не смеет днём говорить о себе; но теперь, когда воздух чист, когда стихает шум сердец ваших, -
- теперь говорится оно, теперь слышится, теперь крадётся оно в ночные бодрствующие души: ах! ах! как она вздыхает! как она смеётся во сне!
- разве не слышишь ты, с какой таинственностью, с каким ужасом, с какой сердечностью говорит к тебе старая, глубокая, глубокая полночь?
О, внемли, друг!
4
Горе мне! Куда девалось время? Не опустился ли я в глубокие родники? Мир спит -
Ах! Ах! Пёс воет, луна сияет. Я предпочитаю умереть, умереть, чем сказать вам, о чём сейчас думает моё полночное сердце.
Вот я уже умер. Свершилось. Паук, зачем ткёшь ты паутину вокруг меня? Ты хочешь крови? Ах! Ах! Роса падает, час приближается -
- час, когда знобит меня и я мёрзну, час, который спрашивает, неустанно спрашивает: "у кого достаточно мужества для этого?
- кому быть господином земли? Кто скажет: так должны вы течь, вы, большие и малые реки!"
- час приближается: о человек, о высший человек, внемли! эта речь для тонких ушей, для твоих ушей - что полночь тихо скажет вдруг?
5
Меня уносит, душа моя танцует. Ежедневный труд! Ежедневный труд! Кому быть господином земли?
Месяц холоден, ветер молчит. Ах! Ах! Летали ли вы уже достаточно высоко? Вы плясали: но ноги ещё не крылья.
О добрые плясуны, теперь всякая радость миновала: вино прокисло, все кубки разбились, могилы заговорили.
Вы летали недостаточно высоко - теперь заговорили могилы: "Спасите же мёртвых! Почему длится так долго ночь? Не опьяняет ли нас луна?"
О высшие люди, спасите же могилы, воскресите трупы! Ах, почему гложет ещё червь? Приближается, приближается час, -
- колокол глухо звучит, сердце ещё хрипит, червь ещё гложет, червь сердца. Ах! Ах! Мир - так глубок!
6
Сладкозвучная лира! Сладкозвучная лира! Я люблю звук твоих струн, этот опьянённый квакающий звук! - как медленно, как издалека доносится до меня твой звук, издалека, с прудов любви!
Ты, старый колокол, ты, сладкозвучная лира! Все скорби разрывали сердце тебе, скорбь отца, скорбь дедов, скорбь прадедов; речь твоя стала зрелой, -
- зрелой, подобно золотой осени и полдню, подобно моему сердцу отшельника, - теперь говоришь ты: мир сам созрел, лоза зарумянилась,
- теперь хочет он умереть, умереть от счастья. О высшие люди, чувствуете ли вы запах? Тайно поднимается запах,
- благоухание, запах вечности, запах золотистого вина, потемневшего и блаженно-красного от старого счастья,
- от опьянелого счастья смерти, от счастья полуночи, которое поёт: мир - так глубок, как день помыслить бы не смог!
7
Оставь меня! Оставь меня! Я слишком чист для тебя. Не дотрагивайся до меня! Разве мой мир сейчас не стал совершенным?
Моя кожа слишком чиста для твоих рук. Оставь меня, ты, глупый, бестолковый, душный день! Разве полночь не светлее?
Самые чистые должны быть господами земли, самые непознанные, самые сильные, души полночные, которые светлее и глубже всякого дня.
О день, ты ощупью идёшь за мной? Ты протягиваешь руки за моим счастьем? Для тебя я богат, одинокий, для тебя я клад и сокровищница?
О мир, ты хочешь меня? Разве для тебя я от мира? Разве я набожен? Разве я божествен? Но день и мир, вы слишком грубы,
- имейте более ловкие руки, прострите их к более глубокому счастью, к более глубокому несчастью, прострите их к какому-нибудь Богу, но не простирайте их ко мне, -
- моё несчастье, моё счастье глубоки, ты, дивный день, но всё же я не Бог и не ад Божий: мир - это скорбь до всех глубин.
8
Скорбь Бога глубже, о дивный мир! Простри руки к скорби Бога, а не ко мне! Что я! Опьянённая сладкозвучная лира,
- полночная лира, звук колокола, которого никто не понимает, но который должен говорить перед глухими, о высшие люди! Ибо вы не понимаете меня!
Свершилось! Свершилось! О юность! О полдень! О послеполудень! Теперь наступил вечер, и ночь, и полночь, - пёс воет, ветер, -
- разве ветер не пёс? Он визжит, он тявкает, он воет. Ах! Ах! Как она вздыхает, как она смеётся, как она хрипит и охает, эта полночь!
Как она сейчас трезво говорит, эта пьяная мечтательница! Она, должно быть, перепила своё опьянение? она стала чересчур бодрой? она снова пережёвывает?
- свою скорбь пережёвывает она во сне, старая, глубокая полночь, и ещё больше свою радость. Ибо это радость, когда уже скорбь глубока: но радость глубже бьёт ключом.
9
Ты, виноградная лоза! За что хвалишь ты меня! Ведь я срезал тебя! Я жесток, ты истекаешь кровью: для чего воздаёшь ты хвалу моей опьянённой жестокости?
"Что стало совершенным, всё зрелое хочет умереть!" - так говоришь ты. Благословен, да будет благословен нож виноградаря! Но всё незрелое хочет жить: о горе!
Скорбь шепчет: "Сгинь! Исчезни, ты, скорбь!" Но всё, что страдает, хочет жить, чтобы стать зрелым, радостным и полным желаний,
- полным желаний далёкого, более высокого, более светлого. "Я хочу наследников, - так говорит всё, что страдает, - я хочу детей, я не хочу себя". -
Радость же не хочет ни наследников, ни детей, - радость хочет себя самоё, хочет вечности, хочет возвращения, хочет, чтобы всё было вечным.
Скорбь говорит: "Разбейся, истекай кровью, сердце! Двигайтесь, ноги! Крылья, летите! Вдаль! Вверх! Скорбь!" Ну что ж! Да будет! О моё старое сердце! Скорбь шепчет: сгинь!
10
О высшие люди? Что теперь у вас на сердце? Прорицатель ли я? Сновидец? Опьянённый? Толкователь снов? Полночный колокол?
Капля росы? Испарение и благоухание вечности? Разве вы не слышите? Разве вы не чувствуете? Мой мир сейчас стал совершенным, полночь - тот же полдень. -
Скорбь также радость, проклятие тоже благословение, ночь тоже солнце, - уходите! или вы научитесь: мудрец тот же безумец.
Утверждали ли вы когда-либо радость? О друзья мои, тогда утверждали вы также и всякую скорбь. Всё сцеплено, всё спутано, всё влюблено одно в другое, -
- хотели ли вы когда-либо дважды пережить мгновение, говорили ли вы когда-нибудь: "Ты нравишься мне, счастье! миг! мгновенье!" Так хотели вы, чтобы всё вернулось!
- всё сызнова, всё вечно, всё сцеплено, всё спутано, всё влюблено одно в другое, о, так любили вы мир, -
- вы, вечные, любите его вечно и во все времена; и говорите также к скорби: сгинь, но вернись назад! А радость рвётся - в отчий дом!
11
Всякая радость хочет вечности всех вещей, хочет мёду, хочет дрожжей, хочет опьянённой полуночи, хочет могил, хочет слёз утешения на могилах, хочет золотой вечерней зари -
- чего только не хочет радость! она более жаждущая, более сердечная, более алчущая, более ужасная, более таинственная, чем всякая скорбь, она хочет себя; она впивается в себя, воля кольца борется в ней, -
- она хочет любви, она хочет ненависти, она чрезмерно богата, она дарит, отвергает, просит, как милостыни, чтобы кто-нибудь взял её, благодарит берущего, она хотела бы, чтобы её ненавидели, -
- так богата радость, что она жаждет скорби, зла, ненависти, позора, уродства, мира, ибо этот мир, о, вы, конечно, знаете его!
О высшие люди, по вас томится радость, необузданная, блаженная, - по скорби вашей, вы, неудачники! По всему неудавшемуся томится всякая вечная радость.
Ибо всякая радость хочет себя самоё, вот почему хочет она также сердечной муки! О счастье, о скорбь! О сердце, разбейся! Высшие люди, научитесь же, радость хочет вечности,
- радость хочет вечности всех вещей, она рвётся в свой кровный, вековечный дом!
12
Научились ли вы теперь песне моей? Угадали ли вы, чего хочет она? Ну что ж! Да будет! О высшие люди, так спойте же мне теперь все вместе песню мою!
Спойте мне теперь сами ту песню, имя которой - "Ещё раз", а смысл - "во веки веков, - спойте же все вместе, о высшие люди, песнь Заратустры!
О, внемли, друг!
Что полночь тихо скажет вдруг?
"Глубокий сон сморил меня, -
Из сна теперь очнулась я:
Мир - так глубок,
Как день помыслить бы не смог.
Мир - это скорбь до всех глубин, -
Но радость глубже бьёт ключом:
Скорбь шепчет: сгинь!
А радость рвётся в отчий дом, -
В свой кровный, вековечный дом!"
Знамение
Но поутру, после этой ночи, вскочил Заратустра с ложа своего, опоясал чресла свои и вышел из пещеры своей, сияющий и сильный, как утреннее солнце, подымающееся из-за тёмных гор.
"Великое светило, - сказал он, как некогда уже говорил он, - ты, глубокое око счастья, к чему свелось бы счастье твоё, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь!
И если бы они оставались в домах своих, в то время как ты уже проснулось и идёшь, чтобы одарять и наделять, - как негодовала бы на это гордая стыдливость твоя!
Ну что ж! Они спят ещё, эти высшие люди, в то время как я уже бодрствую: это не настоящие спутники мои! Не их жду я здесь в горах моих.
За своё дело хочу я приняться и начать свой день - но они не понимают, каковы знамения утра моего, мои шаги - для них не призыв к пробужденью.
Они спят ещё в пещере моей, их сон упивается ещё моими песнями опьянения. Ушей, слушающих меня, - ушей послушных недостаёт им".
Заратустра говорил это в сердце своём, в то время как солнце поднималось; тогда он вопросительно взглянул на небо, ибо услышал над собою резкий крик орла своего: "Ну что ж! - крикнул он в вышину. - Это нравится мне, это подобает мне. Звери мои проснулись, ибо я проснулся.
Орёл мой проснулся и чтит, подобно мне, солнце. Орлиными когтями хватает он новый свет. Вы настоящие звери мои; я люблю вас.
Но ещё недостает мне моих настоящих людей!" -
Так говорил Заратустра; но тут случилось, что он вдруг почувствовал себя как бы окружённым множеством птиц, летавших вокруг него, - шум от такого множества крыльев и давка над головою его были так велики, что он закрыл глаза. И, поистине, на него спустилась как бы туча из стрел, которые сыплются на нового врага. Но здесь это была туча любви, спускавшаяся на нового друга.
"Что происходит со мной?" - думал Заратустра в удивлённом сердце своём, и медленно опустился на большой камень, лежавший у входа в пещеру его. Но пока он махал руками вокруг себя и над собою, защищаясь от нежности птиц, случилось с ним нечто ещё более изумительное: ибо он незаметно ухватился за густую, тёплую, косматую гриву; и в то же мгновение раздался перед ним рёв - кроткий, протяжный рёв льва.
"Знамение приближается", - сказал З...
Продолжение на следующей странцие...
