ели; и самое противное животное, какое встречал я среди людей, назвал я паразитом: оно не хотело любить и, однако, хотело жить от любви.
Несчастными называю я всех, у кого один только выбор: сделаться лютым зверем или лютым укротителем зверей, - у них не построил бы я шатра своего.
Несчастными называю я также и тех, кто всегда должен быть на страже, - противны они моему вкусу; все эти мытари и торгаши, короли и прочие охранители страны и лавок.
Поистине, я также основательно научился быть на страже, - но только на страже самого себя. И прежде всего научился я стоять, и ходить, и бегать, и прыгать, и лазить, и танцевать.
Ибо в том моё учение: кто хочет научиться летать, должен сперва научиться стоять, и ходить, и бегать, и лазить, и танцевать, - нельзя сразу научиться летать!
По верёвочной лестнице научился я влезать во многие окна, проворно влезал я на высокие мачты: сидеть на высоких мачтах познания казалось мне немалым блаженством, -
- гореть малым огнём на высоких мачтах: хотя малым огнём, но большим утешением для севших на мель корабельщиков и для потерпевших кораблекрушение! -
Многими путями и способами дошёл я до моей истины: не по одной лестнице поднимался я на высоту, откуда взор мой устремлялся в мою даль.
И всегда неохотно спрашивал я о дорогах - это всегда было противно моему вкусу! Я лучше сам вопрошал и испытывал дороги.
Испытывать и вопрошать было всем моим хождением - и поистине, даже отвечать надо научиться на этот вопрос! Но таков - мой вкус:
- ни хороший, ни дурной, но мой вкус, которого я не стыжусь и не прячу.
"Это - теперь мой путь, - а где же ваш?" - так отвечал я тем, кто спрашивал меня о "пути". Ибо пути вообще не существует!
Так говорил Заратустра.
О старых и новых скрижалях
1
- Здесь сижу я и жду; все старые, разбитые скрижали вокруг меня, а также новые, наполовину исписанные. Когда же настанет мой час?
- час моего нисхождения, захождения: ибо ещё один раз хочу я пойти к людям.
Его жду я теперь: ибо сперва должны мне предшествовать знамения, что мой час настал, - именно, смеющийся лев со стаей голубей.
А пока говорю я сам с собою, как тот, у кого есть время. Никто не рассказывает мне ничего нового, - поэтому я рассказываю себе о самом себе. -
2
- Когда я пришёл к людям, я нашёл их застывшими в старом самомнении: всем им мнилось, что они давно уже знают, что для человека добро и что для него зло.
Старой утомительной вещью мнилась им всякая речь о добродетели, и, кто хотел спокойно спать, тот перед отходом ко сну говорил ещё о "добре" и "зле".
Эту сонливость встряхнул я, когда стал учить: никто не знает ещё, что добро и что зло, - если сам он не есть созидающий!
- Но созидающий - это тот, кто создаёт цель для человека и даёт земле её смысл и её будущее: он впервые создаёт добро и зло для всех вещей.
И я велел им опрокинуть старые кафедры и всё, на чем только восседало это старое самомнение; я велел им смеяться над их великими учителями добродетели, над их святыми и поэтами, над их избавителями мира.
Над их мрачными мудрецами велел я смеяться им и над теми, кто когда-либо, как чёрное пугало, предостерегая, сидел на дереве жизни.
На краю их большой улицы гробниц сидел я вместе с падалью и ястребами - и я смеялся над всем прошлым их и гнилым, развалившимся блеском его.
Поистине, подобно проповедникам покаяния и безумцам, изрёк я свой гнев на всё их великое и малое - что всё лучшее их так ничтожно, что всё худшее их так ничтожно! - так смеялся я.
Моё стремление к мудрости так кричало и смеялось во мне, поистине, она рождена на горах, моя дикая мудрость! - моя великая, шумящая крыльями тоска.
И часто уносило оно меня вдаль, в высоту, среди смеха; тогда летел я, содрогаясь, как стрела, чрез опьянённый солнцем восторг:
- туда, в далёкое будущее, которого не видала ещё ни одна мечта, на юг более жаркий, чем когда-либо мечтали художники: туда, где боги, танцуя, стыдятся всяких одежд, -
- так говорю я в символах и, подобно поэтам, запинаюсь и бормочу: и поистине, я стыжусь, что ещё должен быть поэтом! -
Туда, где всякое становление мнилось мне божественной пляской и шалостью, а мир - выпущенным на свободу, невзнузданным, убегающим обратно к самому себе, -
- как вечное бегство многих богов от себя самих и опять новое искание себя, как блаженное противоречие себе, новое внимание к себе и возвращение к себе многих богов. -
Где всякое время мнилось мне блаженной насмешкой над мгновениями, где необходимостью была сама свобода, блаженно игравшая с жалом свободы. -
Где снова нашёл я своего старого демона и заклятого врага, духа тяжести, и всё, что создал он: насилие, устав, необходимость, следствие, цель, волю, добро и зло. -
Разве не должны существовать вещи, над которыми можно было бы танцевать? Разве из-за того, что есть лёгкое и самое лёгкое, - не должны существовать кроты и тяжёлые карлики?
3
- Там же поднял я на дороге слово "сверхчеловек" и что человек есть нечто, что должно преодолеть,
- что человек есть мост, а не цель; что он радуется своему полдню и вечеру как пути, ведущему к новым утренним зорям:
слово Заратустры о великом полдне, и что ещё навесил я на человека как на вторую пурпурную вечернюю зарю.
Поистине, я дал им увидеть даже новые звёзды и новые ночи; и над тучами и днём и ночью раскинул я смех, как пёстрый шатёр.
Я научил их всем моим думам и всем чаяниям моим: собрать воедино и вместе нести всё, что есть в человеке отрывочного, загадочного и ужасно случайного, -
- как поэт, отгадчик и избавитель от случая, я научил их быть созидателями будущего и всё, что было, - спасти, созидая.
Спасти прошлое в человеке и преобразовать всё, что "было", пока воля не скажет: "Но так хотела я! Так захочу я". -
Это назвал я им избавлением, одно лишь это учил я их называть избавлением. -
Теперь я жду своего избавления, - чтобы пойти к ним в последний раз.
Ибо ещё один раз пойду я к людям: среди них хочу я умереть, и, умирая, хочу я дать им свой богатейший дар!
У солнца научился я этому, когда закатывается оно, богатейшее светило: золото сыплет оно в море из неистощимых сокровищниц своих, -
- так что даже беднейший рыбак гребёт золотым веслом! Ибо это видел я однажды, и, пока я смотрел, слёзы, не переставая, текли из моих глаз. -
Подобно солнцу хочет закатиться и Заратустра: теперь сидит он здесь и ждёт; вокруг него старые, разбитые скрижали, а также новые, - наполовину исписанные.
4
- Смотри, вот новая скрижаль; но где братья мои, которые вместе со мной понесут её в долину и в плотяные сердца? -
Так гласит моя великая любовь к самым дальним: не щади своего ближнего. Человек есть нечто, что должно преодолеть.
Существует много путей и способов преодоления - ищи их сам! Но только скоморох думает: "Через человека можно перепрыгнуть".
Преодолей самого себя даже в своём ближнем: и право, которое ты можешь завоевать себе, ты не должен позволять дать тебе!
Что делаешь ты, этого никто не может возместить тебе. Знай, не существует возмездия.
Кто не может повелевать себе, должен повиноваться. Иные же могут повелевать себе, но им недостаёт ещё многого, чтобы уметь повиноваться себе!
5
- Так хочет этого характер душ благородных: они ничего не желают иметь даром, всего менее жизнь.
Кто из толпы, тот хочет жить даром; мы же другие, кому дана жизнь, - мы постоянно размышляем, что могли бы мы дать лучшего в обмен за неё!
И поистине, благородна та речь, которая гласит: "что обещает нам жизнь, мы хотим - исполнить для жизни!"
Не надо искать наслаждений там, где нет места для наслажденья. И - не надо желать наслаждаться!
Ибо наслаждение и невинность - самые стыдливые вещи: они не хотят, чтобы искали их. Их надо иметь, - но искать надо скорее вины и страдания! -
6
- О братья мои, кто первенец, тот приносится всегда в жертву. А мы теперь первенцы.
Мы все истекаем кровью на тайных жертвенниках, мы все горим и жаримся в честь старых идолов.
Наше лучшее ещё молодо; оно раздражает старое нёбо. Наше мясо нежно, наша шкура только шкура ягнёнка - как не раздражать нам старых идольских жрецов!
В нас самих живёт ещё он, старый идольский жрец, он жарит наше лучшее себе на пир. Ах, братья мои, как первенцам не быть жертвою!
Но так хочет этого наш род; и я люблю тех, кто не ищет сберечь себя. Погибающих люблю я всею своей любовью: ибо переходят они на ту сторону. -
7
- Быть правдивыми - могут немногие! И кто может, не хочет ещё! Но меньше всего могут быть ими добрые.
О, эти добрые! - Добрые люди никогда не говорят правды; для духа быть таким добрым - болезнь.
Они уступают, эти добрые, они покоряются, их сердце вторит, их разум повинуется: но кто слушается, тот не слушает самого себя!
Всё, что у добрых зовётся злым, должно соединиться, чтобы родилась единая истина, - о братья мои, достаточно ли вы злы для этой истины?
Отчаянное дерзновение, долгое недоверие, жестокое отрицание, пресыщение, надрезывание жизни - как редко бывает это вместе. Но из такого семени - рождается истина!
Рядом с нечистой совестью росло до сих пор всё знание! Разбейте, разбейте, вы, познающие, старые скрижали!
8
- Когда бревна в воде, когда мосты и перила перекинуты над рекою, - поистине, не поверят, если кто скажет тогда: "Всё течёт".
Даже увальни будут противоречить ему. "Как? - скажут увальни, - всё течёт? Ведь балки и перила перекинуты над рекой!"
"Над рекою всё крепко, все ценности вещей, мосты, понятия, все "добро" и "зло" - всё это крепко!" -
А когда приходит суровая зима, укротительница рек, - тогда и насмешники начинают сомневаться; и поистине, не одни только увальни говорят тогда: "Не всё ли - спокойно?"
"В основе всё спокойно" - это истинное учение зимы, удобное для бесплодного времени, хорошее утешение для спячих зимою и печных лежебок.
"В основе всё спокойно" - но против этого говорит ветер в оттепель!
Ветер в оттепель - это бык, но не пашущий, а бешеный бык, разрушитель, гневными рогами ломающий лёд! Лёд же - ломает мостки!
О братья мои, не всё ли течёт теперь? Не все ли перила и мосты попадали в воду? Кто же станет держаться ещё за "добро" и "зло"?
"Горе нам! Благо нам! Тёплый ветер подул!" - так проповедуйте, братья мои, по всем улицам!
9
Есть старое безумие, оно называется добро и зло. Вокруг прорицателей и звездочётов вращалось до сих пор колесо этого безумия.
Некогда верили в прорицателей и звездочётов; и потому верили: "Всё - судьба: ты должен, ибо так надо!"
Затем опять стали не доверять всем прорицателям и звездочётам; и потому верили: "Всё - свобода: ты можешь, ибо ты хочешь!"
О братья мои, о звёздах и о будущем до сих пор только мечтали, но не знали их; и потому о добре и зле до сих пор только мечтали, но не знали их!
10
"Ты не должен грабить! Ты не должен убивать!" - такие слова назывались некогда священными; перед ними преклоняли колена и головы, и к ним подходили, разувшись.
Но я спрашиваю вас: когда на свете было больше разбойников и убийц, как не тогда, когда эти слова были особенно священны?
Разве в самой жизни нет - грабежа и убийства? И считать эти слова священными, разве не значит - убивать саму истину?
Или это не было проповедью смерти - считать священным то, что противоречило и противоборствовало всякой жизни? - О братья мои, разбейте, разбейте старые скрижали!
11
Мне жаль всего прошлого, ибо я вижу, что оно отдано на произвол, -
- отдано на произвол милости, духа и безумия каждого из поколений, которое приходит и всё, что было, т...
Продолжение на следующей странцие...
