ся этой возможности. Люди забыли Ричарда Никсона; люди забудут Рональда Рейгана. Стоит человеку оказаться на престижном месте, как он начинает цепляться к нему; он не хочет, чтобы его забыли.
Вы удивитесь, узнав об этом. Накануне революции премьер-министром в России был человек по фамилии Керенский. Когда революционеры захватили страну, он бежал и жил в Нью-Йорке, держа бакалейную лавку. Он умер в 1960 году, и вплоть до 1960 года никто не беспокоился о том, что этот хозяин магазинчика, бедный человек, был одним из видных премьер-министров могущественнейшей империи, России. И только когда он умер, в газете появилось маленькое сообщение: "Умер Керенский, человек, который до революции был премьер-министром России". Только смерть заставила людей осознать, что он жил все это время.
Жизнь лишнего человека не имеет ценности сама по себе. Вот почему ему нужно что-то другое, чтобы придать ей ценность - деньги, власть, престиж, нечто внешнее. Ничто внешнее не может сделать вашу жизнь богаче; оно не может также сделать богаче вашу смерть. Только внутреннее, ваше сущностное бытие, ваша субъективность властно сделать вашу жизнь танцем, а смерть - последним, окончательным и величайшим танцем.
Все относятся к смерти серьезно: но пока она еще не стала праздником. Наверное, я единственный за двадцать пять веков после Заратустры сделал смерть праздником. Только мои люди празднуют смерть; повсюду она сопровождается трауром. Так и должно быть, ведь жизнь не удалась, она не прожита, потеряна напрасно... Что же тут праздновать?
Но если ваша жизнь была полна любви, творчества, отдачи, радости, если ни одна часть жизни не осталась непрожитой, ваша смерть должна быть праздником, торжеством.
Люди не научились еще чтить самые светлые праздники. Я показываю вам смерть, в которой обретается полнота и завершенность - смерть, которая станет для живущих жалом и священным обетом.
Человек, завершивший путь свой, умирает победоносно.
Смерть должна быть триумфом, победой, возвращением домой. Но для этого вы должны изменить всю свою жизнь. Вы должны жить иначе - не как христианин, индуист или мусульманин, но как естественный человек, без всякого страха и жадности.
Пусть этот момент будет самодостаточным.
Не жертвуйте им ради чего-нибудь в будущем, и не растрачивайте его на сладкие воспоминания.
Сделайте это мгновение как можно более сладостным и прекрасным; и таким образом, от мгновения к мгновению, ваша жизнь станет гирляндой цветов.
А когда гирлянда полна, приходит время смерти, смерти-праздника, смерти-карнавала - "самого сказочного праздника".
Такая смерть - наилучшая; лучшей же после нее будет - умереть в борьбе и растратить великую душу. Если вы не сможете осуществить высочайшую возможность в себе, если вы не сможете стать исполнением самого себя, то Заратустра предлагает второе после лучшего - по крайней мере, вы можете быть воином.
Слово "воин" утратило свое старое значение. Теперь нет воинов; есть люди, которые прилетают на самолетах, как воры, сбрасывают бомбы и удирают. Эти трусы - не воины.
Научная технология уничтожила в человеке столько, что это почти невозможно посчитать: например, воины исчезли; они больше не нужны. Машины все сделают лучше; сейчас, чтобы сбросить ядерное оружие, не нужен даже летчик. Рональд Рейган или его шимпанзе просто нажимают на кнопку, которая находится в Белом Доме, и некая ракета взлетает, неся смерть миллионам.
В прошлом воин был достойнейшим человеком. Он сам во всех отношениях был произведением искусства. Фехтование или стрельба из лука давали ему определенную выдержанность, давали ему гибкое тело - сильное и все же гибкое.
Посмотрите на оленя в лесу, и вы увидите, как прекрасно его тело. Вы не найдете ни одного толстого или уродливого оленя, ни одного оленя-американца. В Америке тридцать миллионов человек умирают от ожирения, и все же они продолжают есть - они помешаны на еде. Но вы не найдете ни одного толстого оленя... они все одинаковы.
Воины были чем-то в этом роде - на их тело стоило посмотреть. Они заботились о своем теле, они заботились о своих упражнениях; и чтобы стать воинами, им, конечно, была необходима медитация: быть бдительным, быть постоянно осознающим, потому что в любой миг... малейшая ошибка, и вам конец. Они ходили по лезвию бритвы; на их равновесие стоило посмотреть. Но воины исчезли. Теперь война - безобразное дело; теперь война - чистое разрушение; она не приносит человечеству ничего ценного.
Но воин тысячи лет придавал достоинство, честь своему телу, своему уму, своему существу, ибо ему приходилось быть полностью бдительным, он не мог допустить ни одной мысли. Он не мог уйти в прошлое, он не мог уйти в будущее, он должен быть в настоящем. Именно поэтому в Японии искусство владения мечом и стрельба из лука стали методами обучения медитации. Не нужно учиться медитации отдельно - достаточно стать лучником, и вы научитесь медитировать; разница очень невелика.
Один немецкий профессор, Герригель, учился в Японии стрельбе из лука. Он был лучшим лучником Германии. Но в Японии стрельба из лука - не просто стрельба из лука, это медитация. Немец был растерян, поскольку в его представлении, если вы всегда попадаете быку в глаз, вы великий лучник; а он попадал стопроцентно. Но его Мастер говорил:
- Нет, главное неверно. Нас не интересует бычий глаз; мы не заботимся о том, чтобы стрела всегда попадала в цель; мы сосредоточены на тебе. Ты не должен ничего делать. Ты должен позволить стреле двигаться самой. Ты должен только создать условия, а затем ждать и позволить этому случиться.
Для немецкого ума это было совершенно непостижимо: как это может случиться, если вы не натягиваете лук, если вы ничего не делаете, если вы просто стоите с луком и стрелами - как это может случиться? И даже если это случится, стрела не попадет в цель. Здесь можно понять разницу между Востоком и Западом. Западный ум больше сосредоточен на цели, а восточный ум больше сосредоточен на лучнике, на воине.
Мастер много раз повторял ему:
- Забудь о цели. Даже если ты промахнешься, неважно. Сначала я должен привести в порядок тебя. Герригель сказал:
- Что я еще могу сделать? Я лучший лучник в своей стране.
Мастер сказал:
- Может быть, в своей стране ты и лучший лучник, но здесь ты просто любитель.
Три года прошло, а он не мог уловить смысл. Это было трудно. Наконец, устав, он сказал Мастеру:
- Завтра я уезжаю. Мастер ответил:
- Жаль; но прежде чем ты уедешь, приходи ко мне, выпьем чаю, а потом можешь ехать.
Когда он пришел, чтобы выпить с ним чаю, Мастер учил других учеников стрелять из лука. Он сел на скамейку и стал наблюдать. Впервые это было не его заботой. Он впервые расслабился; а он все время был в напряжении, день за днем он думал: как позволить этому случиться? Но сегодня он сидел на утреннем солнышке, в саду Мастера, расслабившись, наблюдая. Он видел, как Мастер показывает другим ученикам, как они должны позволить стреле двигаться к цели: они не принуждают ее, они просто позволяют ей лететь.
Мастер взял лук. В Герригеле не было напряжения, его это не интересовало, он уезжал, так что он смог увидеть более ясно, что Мастер стоял совершенно расслабленно. Когда стрела покидала лук, он видел его руки - в них не было напряжения. Он видел его лицо - это было чистое изящество. И совершенно неожиданно он понял, что значит "позволить этому произойти".
Внезапно он встал, взял из рук Мастера лук и стрелу - Мастер даже не спросил, что он делает - и, ничуть не заботясь о цели, поднял лук и стрелу очень расслабленно и изящно... случилось. Он попал в цель. Мастер сказал:
- Великолепно, у тебя получилось. Ты не делал это; ты позволил этому случиться.
Герригель записал в дневнике: "Разница была огромна. Если бы я уехал на день раньше, я мог не узнать красоты того, о чем мой Мастер три года неустанно говорил мне. Я уставал, но он не уставал никогда - каждый день одно и то же. Но в этом была моя ошибка. Я был напряжен, и все мои усилия были направлены на то, чтобы поразить цель, а он заботился только о том, что я должен быть изящным и расслабленным. Я был его целью".
Мастер был чрезвычайно счастлив:
- Хотя бы через три года тебе это удалось. Герригель сказал:
- Я ничего не старался сделать. Я просто смотрел на вас. Я никогда не смотрел на вас. Вы учили меня каждый день. Я был в своем уме, думая: как? Но это не вопрос "как". Поскольку я был слишком озабочен тем, как это сделать, я не мог это сделать. Сегодня во мне не было беспокойства, ум безмолвствовал, и я впервые увидел вас - это изящество, эту красоту.
В Японии стрельба из лука и искусство меча стали методами обучения медитации. Воин в прошлом был прекрасным человеком, его тело было так же прекрасно, как тело дикого животного; оно было подвижно и необычайно искусно.
Заратустра напоминает: если вы не можете умереть как мудрец, умрите хотя бы как воин. После самой лучшей смерти эта - вторая.
Но и борющемуся, и побеждающему одинаково ненавистна ваша смерть: скаля зубы свои, она крадется, как вор, а приходит к вам повелителем.
Истинно свободную смерть хвалю я, ту, что приходит ко мне, ибо я хочу ее.
Но если вы не хозяин своей жизни, как вы можете быть хозяином смерти?
На Востоке хорошо известно, что самые великие мудрецы объявляли о своей смерти заранее, и люди поняли это неправильно: люди думают, что они предсказывают, но это не предсказание. Они знают, что они пришли к завершению, что в жизни больше нечего открывать - их путешествие завершилось.
"Через семь дней, или через три дня, или завтра, я умру" - они говорят это потому, что способны желать своей смерти. Это не предсказание. Но весь Восток заблуждался насчет этого: они считают это предсказанием. Это вовсе не предсказание: если они захотят, они могут еще немного помедлить, но им не нужно ничего лишнего. Когда что-то сделано до конца, нанесены последние мазки - время уходить, время сказать земле "до свидания".
Когда же устремится к смерти воля моя? - У кого есть цель и преемник, тот пожелает смерти вовремя, тогда, когда это удобно для цели и для преемника.
Иные становятся слишком стары для побед и истин своих; беззубый рот не имеет уже права на все истины.
Всякий жаждущий славы должен заблаговременно расстаться с почетом и освоить нелегкое искусство - уйти вовремя.
Пусть бы явились проповедники скорой смерти! и подобно буре, сотрясли бы деревья жизни! Но я слышу только проповедь медленного умирания и терпения ко всему "земному",
Если бы он остался в пустыне, вдали от добрых и праведных! Быть может, он научился бы жить, и любить землю, и даже смеяться!
Да не будет умирание ваше хулой на человека и землю друзья мои: с такой просьбой обращаюсь я к меду души вашей.
Даже в смерти должны пылать дух ваш и добродетель, подобно вечерней заре над землей: иначе смерть ваша плохо удалась вам.
Так хочу умереть и я: чтобы вы, друзья мои, ради меня еще больше любили землю; снова в землю желаю я обратиться - обрести покой у той, что родила меня.
Поистине, была цель у Заратустры, в нее метал он мяч свой; отныне вы, друзья, будете преемниками цели моей, вам бросаю я золотой мяч.
Приятнее всего смотреть мне на вас, друзья мои, когда подбрасываете вы его! Вот почему помедлю я еще немного на земле: простите мне это!
Многие озарения Заратустры не с чем сравнить. Это может быть одним из величайших уроков: если вы хотите умереть со славой, а не безобразной и презренной смертью, вы должны начать жить с этого самого мгновения. Вы должны сконцентрироваться на тотальности: жить тотально, зажечь факел своей жизни с обоих концов. Когда вы почувствуете полноту и завершенность, вы сможете умереть тотально. Вы не будете цепляться за жизнь.
Я видел, как умирали многие люди. Они умирают как нищие, цепляясь за жизнь; они не хотят умирать, потому что они еще не жили, а смерть уже тут. Но когда у них была жизнь, они теряли ее. А теперь смерть постучалась к ним в дверь, и они стали понимать, что жизнь потеряна.
Но человек, который жил тотально, с открытой дверью, будет приветствовать смерть, ибо смерть не враг ему. Это просто перемена дома: из одного тела в другое, из од...
Продолжение на следующей странцие...
