кроме
человека.
Так, Ч.Дарвин признает, что в quasi - религиозном отношении собаки
или обезьяны к высшему (для них) существу кроме страха и своекорыстия
есть еще и нравственный элемент, притом совершенно отличный от
симпатических чувств, какие выказывают эти животные по отношению к
себе подобным. Это специфическое чувство к высшему и есть именно то,
что В. Соловьев называет благоговением, и, признавая его у собак и
обезьян, странно было бы отрицать его у человека и выводить
человеческую религию из одного страха и своекорыстия. Нельзя не видеть
участия и этих низших существ в образовании и развитии религии, но
глубочайшим её основанием остается всё-таки отличительное
религиозно-нравственное чувство благоговейной любви человека к тому,
что превосходит его самого.
Основные чувства СТЫДА, ЖАЛОСТИ И БЛОГОГОВЕНИЯ исчерпывают область
возможных нравственных отношений человека к тому, что ниже его, что
равно ему и что выше его. ГОСПОДСТВО над материальною чувственностью,
СОЛИДАРНОСТЬ с живыми существами и внутреннее добровольное ПОДЧИНЕНИЕ
сверхчеловеческому началу - вот вечные, незыблемые основы нравственной
жизни человечества. Степень этого господства, глубина и объём этой
солидарности, полнота этого внутреннего подчинения изменяются в
историческом процессе, переходя от наименьшего к наибольшему
cовершенству.
Все прочие явления нравственной жизни, все так называемые
добродетели могут быть показаны как видоизменения этих трех основ или
как результат взаимодействия между ними и умственною стороной
человека. МУЖЕСТВО или ХРАБРОСТЬ есть лишь в более внешней,
поверхностной форме проявления тот же самый принцип возвышения и
господства над низшею, материальною стороной нашей природы,- принцип,
коего более глубокое и знаменательное выражение мы находим в стыде.
Чувство стыда, по самому существу своему, заключает порицательное
суждение о том, чему оно противостоит: то, чего я стыжусь, самым
фактом стыда объявляется мною дурным и недолжным. Напротив,
мужественное чувство или поступок могут просто проявлять природу
данного существа и сами по себе вовсе не заключают в себе осуждения
своего противуположного.. Поэтому храбрость свойственна и животным, не
имея никакого нравственного значения. Мужество сознается человеком не
как преобладание только хищнического инстинкта, а как способность духа
возвышаться над инстинктом личного самосохранения, причем присутствие
этой силы духа является добродетелью, а отсутствие её осуждается как
ПОСТЫДНОЕ. Таким образом, существенное сродство между стыдливостью и
храбростью обнаруживается в том, что недостаток второй добродетели
осуждается по норме первой: отсутствие мужества становится предметом
стыда, чего нельзя сказать в той же силе о других добродетелях
(милосердии, справедливости, смирении, благочестии и т.д.), отсутствие
коих порицается обыкновенно в иных формах.
Из трех первичных основ нравственной жизни одна принадлежит
исключительно человеку (стыд), другая в значительной степени
свойственна многим животным (жалость), а третья лишь в слабой степени
замечается у некоторых животных (благоговение). Но хотя зачатки
нравственного чувства наблюдаются у животных, между ними и
соответствующими чувствами у человека есть, однако, формальное
различие. Животные бывают добрыми и злыми, но различие добра и зла,
как таковых не существует в их сознании. У человека это поэнание добра
и зла не только дано непосредственно в отличительном для него чувстве
стыда, но из этой первоосновы, постепенно расширяя и утончая свою
конкретно-чувственную форму, оно переходит в виде совести на всю
область человеческой этики.
Стыд и совесть говорят разным языком и по разным поводам, но смысл
того, что они говорят, один и тот же: ЭТО НЕ ДОБРО, ЭТО НЕ ДОЛЖНО, ЭТО
НЕДОСТОЙНО.
Такой смысл уже заключается в стыде; совесть прибавляет
аналитическое пояснение: СДЕЛАВШИ ЭТО НЕДОЗВОЛЕННОЕ ИЛИ НЕДОЛЖНОЕ, ТЫ
ВИНОВЕН ВО ЗЛЕ, ВО ГРЕХЕ, В ПРЕСТУПЛЕНИИ.
Если первичная основа совести есть чувство стыда, то очевидно, у
животных, лишенных этого элементарного чувства, было бы напрасно
искать более сложного явления его- в совести. Когда из смущенного вида
провинившихся животных выводят присутствие в них совести, этот вывод,
несомненно, основан на недоразумении, именно на смешении двух явлений,
существенное различие которых известно нам, однако по собственному
опыту. Нравственному состоянию возбужденной совести или раскаяния
аналогично в умственной сфере сознание сделанной ошибки или промаха,
т.е. акта практически, утилитарно нецелесообразного - НЕВЫГОДНОГО, и
вытекающее отсюда недовольство собою. Эти два явления имеют общие
формальные признаки и внещним образом одинакого выражаются в СМУЩЕНИИ.
Однако сущность их настолько различна, что хотя в иных случаях они
совпадают, но в других зато выступают отдельно, но и прямо исключают
друг друга. Умственное самоосуждение, несомненно, свойственно высшим
животным, и если благовоспитанная собака так сильно сознает свои
промахи, что иногда даже старается искусно скрыть их, то это, конечно.
говорит в пользу её ума, но никакого отношения к совести не
представляет.
Первичная, естественная нравственность, которую мы рассмотрели,
есть не что иное, как реакция духовной природы против грозящего ей
подавления и поглощения со стороны низших сил - плотской похоти,
эгоизма и диких страстей. Способность к такой реакции в человеке
делает его существом нравственным; но, оставаясь неопределенною в
своей действительной силе и объеме, она не может сама по себе
обосновывать нравственный порядок в человечестве. Все фактические
проявления нашей нравственной природы, как такие, имеют лишь частный,
случайный характер. Человек бывает БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ стыдлив,
сострадателен, религиозен: всеобщая норма не дана здесь как факт, и
самый голос совести, говоря БОЛЕЕ ИЛИ МЕНЕЕ громко и настойчиво,
очевидно, может (как факт) обязывать лишь в той мере, в какой он
слышен в каждом данном случае.
От первичных данных нравственности неизбежен переход к принципам,
коеорые выводит из них разум и которые попеременно выступали на первый
план в различных этических учениях.
ГЛАВА ВТОРАЯ.
АСКЕТИЧЕСКОЕ НАЧАЛО В НРАВСТВЕННОСТИ
Основное нравственное чувство стыда фактически заключает
в себе отрицательное отношение человека к овладевающей им
животной природе. Самому яркому и сильному проявлению этой природы
дух человеческий, даже на очень низких степенях развития,
противопоставляет сознание своего достоинства: мне стыдно
подчиняться плотскому влечению, мне стыдно быть как животное,
низшая сторона моего существа не должна преобладать во мне,- такое
преобладание есть нечто постыдное, греховное. Это самоутверждение
нравственного достоинства - полусознательное и неустойчивое в простом
чувстве стыда - действием разума возводится в ПРИНЦИП АСКЕТИЗМА.
Предмет отрицательного отношения в аскетизме не
есть материальная природа вообще. Нельзя найти такой точки
зрения, с которой бы можно было разумно утверждать, что эта
природа, объективно созерцаемая - в сущности ли своей или в
явлениях,- есть зло. Так называемые "восточные" учения,
отличающиеся крайним аскетизмом, представляют ту
характерную особенность, что начало зла в них отождествляется
с материей физического мира (в отличие от истинного
христианства, полагающего источник зла в области
нравственной). Но, строго говоря, ни в одной из
религиозно - философских систем Востока нельзя найти
такого отождествления зла с материальною природой.
Так, в системе иранского типа с более резких дуализмом - в
манихейсиве - материальная природа мало отождествляется со злом.
Природный мир имеет в себе светлую стихию, происходящую из царства
всеблагого божества; эта светлая стихия проявляется не только в
световых явлениях, но скрыта также и в растительной и животной жизни.
Само высшее божество представляется манихеям не иначе как в образе
света. "Восточные" системы не допускают отождествления зла с
материальною природой - самою по себе; если же вместо этого
бессмысленного отождествления поставить утверждение, что В
МАТЕРИАЛЬНОЙ ПРИРОДЕ МИРА И ЧЕЛОВЕКА ЕСТЬ ЗЛО, то на стороне
этой истины окажутся все глубокомысленные учения, как восточные,
так и западные. Эта истина не зависит от какого-нибудь
метафизического понятия о материи и природе: так как мы сами
причастны материальной природе, то по внутреннему опыту можем
сказать, что есть и чего нет в ней по отношению к требованиям
нашего духа.
Нормальный человек самого высокого духовного развития нисколько не
стыдится того, что он - существо телесное или материальное вообще;
никому не стыдно иметь тело протяженное, определенного очертания, с
определенным весом и окраской, т.е. нам не стыдно всего того, что у
нас общего с камнем, деревом, куском металла; только в отношении того,
в чем мы уподобляемся самым близким к нам существам из смежного с нами
царства природы - высшим животным, является у нас чувство стыда и
внутреннего противоборства, показывающее, что именно здесь, где мы
существенно соприкасаемся с материальною жизнью мира, где мы можем
действительно слиться с нею,- здесь мы и должны оторваться от неё и
подняться над нею.
Предметом стыда оказывается та область нашего материального бытия,
которая хотя имеет непосредственное отношение к духу, ибо может
внутренно возбуждать его, но при этом не только не служит
выражением духовной жизни, а наоборот, через неё процесс жизни
чисто-животной стремится захватить человеческий дух в свою
сферу, подчинить или поглотить его. Вот этот-то захват со
стороны материальной жизни, стремящейся сделать разумное существо
человека страдательным орудием или же бесполезным прилатком
физического процесса, вызывает противодействие духовного начала,
непосредственно выражающееся в чувстве стыда. Здесь разумное
утверждение известной нравственной нормы психологически облекается в
аффект страха перед ее нарущением или же скорби о нарушении
совершившемся. Эта норма, логически предполагаемая фактом стыда,
гласит в самом общем своем выражении: ЖИВОТНАЯ ЖИЗНЬ В ЧЕЛОВЕКЕ
ДОЛЖНА БЫТЬ ПОДЧИНЕНА ДУХОВНОЙ.
Поскольку факт стыда не зависит от индивидуальных, племенных и
прочих особенностей, и содержащиеся в нем требование имеет характер
ВСЕОБЩИЙ, что в соединении с логическою НЕОБХОДИМОСТЬЮ этого
требования сообщает ему полное значение нравственного ПРИНЦИПА.
Человек, как и животное, живет общею жизнью
вселенной. Существенное различие заключается лишь в способе
участия того и другого в этой жизни. И животное, как существо
одушевленное, внутренно, психически участвуют в захватывающих его
процессах природы; оно знает, что для него в этих процессах приятно и
что неприятно.
Человек сам оценивает свое участие в мировом процессе не по
отношению только к данным явлениям, действующим на него как
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПОБУЖДЕНИЯ, а по отношению также к общему принципу
всякой деятельности -...
Продолжение на следующей странцие...
