вную форму своей борьбы
и своего примирения, своего смешения и своего разделения в истории
отношений человека к Богу. В возвращении рождается на земле слово, в ходе
своего распространения оно окукливается в религию, в новом возвращении оно
вновь возрождает себя окрыленным.
Здесь господствует не произвол, хотя порой движение к Оно уводит так
далеко, что грозит подавить и задушить движение нового исхода к Ты.
Громогласные откровения, на которые ссылаются религии, по сути своей
тождественны тихим, что даются всюду и во все времена. Великие откровения,
стоящие у истоков возникновения могучих общностей, на поворотных пунктах
человеческого времени, суть не что иное, как вечное Откровение. Но
откровение не изливается в мир через того, кто его восприемлет, как через
воронку, оно привораживает его, оно охватывает всю его стихию во всем его
определенном бытии и сплавляется с ним. Так же и человек, ставший "устами",
есть именно "уста", но не рупор, он не орудие, но орган, подлежащий
собственным законам звучащий орган, а звучать означает окрашивать звук.
Однако существует качественное различие между историческими эпохами. Есть
полнозрелость времени, когда истинная стихия человеческого духа,
подавленная и погребенная, достигает незримой готовности в своем заточении,
в такой угнетенности и в таком напряжении, что ждет она лишь прикосновения
Того, кто коснется ее, чтобы вырваться на волю. Откровение, которое будет
явлено здесь, охватывает достигшую готовности стихию всю целиком, во всем
ее качественном своеобразии, переплавляет ее и вкладывает в нее образ,
новый образ Бога в мире.
Так на пути истории, в изменениях человеческой стихии все новые области
мира и духа возводятся в образ, призываются к божественному образу. Все
новые сферы становятся местом богоявления. Это не самовластие человека
действует здесь и не чистое прохождение Бога, это смешение божественного и
человеческого. Посланный в откровении несет в очах своих образ Бога;
хотя он и сверхчувствен, он несет его в очах духа своего, в его зрительной
силе, которая полностью реальна и никакая не метафора. Дух отвечает также
через созерцание, через образное созерцание. И хотя мы, земные существа,
никогда не можем узреть Бога без мира и созерцаем лишь мир в Боге,
созерцая, мы вечно образуем образ Бога.
Образ - тоже смешение Ты и Оно. В вере и культе он может застывать,
превращаясь в объект; но из сущности отношения, которая продолжает жить в
нем, образ будет снова и снова становиться присутствием в настоящем. Бог
вблизи своих образов, коль скоро человек не отдаляет их от Него. В
истинной молитве культ и вера объединяются и очищаются, становясь живым
отношением. То, что в религиях жива истинная молитва, есть свидетельство их
истинной жизни; коль скоро жива молитва, живы и они. Вырождение религий
означает вырождение в них молитвы: сила отношения в них все более убывает,
задавленная объектностью, и все труднее изречь Ты всем своим целым
нераздельным существом, и в конце концов, дабы не утратить способности к
изречению Ты, человек должен покинуть ложную защищенность ради риска
Бесконечного; из общности, над которой возвышается лишь купол храма, но
свод небесный ее уже не покрывает, он должен уйти в последнее уединение.
Приписывать этот порыв "субъективизму" означает проявлять его глубочайшее
непонимание: жизнь пред Лицом есть жизнь в Одной Действительности, в
единственной истинной "объективности", и человек, покидающий ложную
защищенность, хочет в истинно сущем обрести спасение от мнимой, иллюзорной
объективности, пока она не разрушила его истину. Субъективизм - это
наделение Бога душой, объективизм - превращение его в объект; один - ложное
закрепощение, другой - ложное освобождение, и тот и другой суть отклонения
от пути действительности и являют собой попытку подмены действительности.
Бог вблизи своих образов, когда человек не отдаляет их от Него. Если же
распространяющее движение религии подавляет движение возвращения к Нему и
отдаляет образ от Бога, то меркнет лик образа, мертвеют его уста. бессильно
поникают руки. Бог уже не знает его и всемирный дом. выстроенный вокруг его
алтаря, человеческий космос - рушится. И к происходящему здесь принадлежит
также то, что человек в разрушении своей истины не видит более, что же
здесь произошло.
Произошел распад слова.
Слово есть в Откровении сущное, в жизни образа действующее, во владычестве
умершего становится оно обозначающим.
Такова дорога и обратная дорога вечного и вечно присутствующего слова в
истории.
Времена, в которые явлено сущное слово, суть те, в которые возобновляется
связь Я с миром: времена, когда правит действующее слово, суть те, в
которые сохраняется согласие между Я и миром; времена, когда слово
становится обозначающим, суть те, в которые происходит утрата
действительности, отчуждение между Я и миром, становление рока - пока не
наступит великое потрясение, и дыхание не замрет во мраке, и не воцарится
предуготовляющее молчание.
Но эта дорога - не круговорот. Она есть путь. В каждом новом зоне все
сильнее гнет рока, возвращение все более подобно взрыву. И богоявление все
ближе, оно все ближе к сфере между сущими: оно приближается к царству,
которое среди нас, которое сокрыто в этом между. История - это таинственное
приближение. Каждая спираль ее пути вводит нас во все более глубокую пагубу
и в то же время приводит нас к возвращению, через которое еще сильнее
являет себя связь с основой сущего. Но событие, которое в мире зовется
возвращением, у Бога есть Избавление.
П О С Л Е С Л О В И Е
1
Когда я (более сорока лет назад) сделал первый набросок этой книги, мной
двигала внутренняя необходимость. Одно видение, которое с юности снова и
снова посещало меня и каждый раз теряло четкость очертаний, обрело наконец
неизменную ясность, и эта ясность столь явно обладала сверхличностным
характером, что я скоро осознал, что должен об этом свидетельствовать.
Некоторое время спустя, после того как я удостоился обрести надлежащее
Слово и решился записать книгу в ее окончательном виде (1923),
обнаружилось, что многое нуждается в дополнении, однако на своем месте и в
самостоятельной форме. Так возникли небольшие работы, частично
истолковавшие с помощью примеров то видение, о котором шла речь, частично
объяснявшие его, когда мне приходилось оспаривать некоторые возражения,
частично критиковавшие те воззрения, которым названные работы во многом
обязаны, хотя тем, кто эти воззрения высказывал, не раскрылось в его
центральном значении мое самое существенное положение - о тесной связи
между отношением к Богу и отношением к ближнему. Позднее к этим работам
присоединились другие, которые указывали на антропологические основания и
на социологические выводы. Тем не менее стало очевидным, что далеко не все
вопросы получили достаточное освещение. Время от времени ко мне обращались
читатели, с тем чтобы уяснить, что я подразумевал в том или ином случае.
Долгое время я отвечал каждому из них, но постепенно заметил, что не в
состоянии удовлетворить их справедливое требование и, кроме того, не имею
права ограничивать отношение диалога лишь теми моими читателями, которые ко
мне обратились, - быть может, как раз те, кто не решился нарушить молчание,
заслуживают особенного внимания. Так я пришел к необходимости ответить
публично, прежде всего на некоторые существенные вопросы, которые по смыслу
связаны между собой.
2
Первый вопрос может быть сформулирован с достаточной точностью примерно
так: если мы, как утверждается в книге, можем состоять в отношении не
только к другим людям, но также к существам и вещам, то что тогда
составляет подлинное различие между теми и другими? Или еще точнее: если
отношение Я-Ты обусловливает взаимность, фактически объемлющую и Я и Ты,
как может быть в качестве такого отношения понято отношение к природному?
Еще точнее: если мы предположим, что также существа и вещи природы, которых
мы встречаем как наше Ты, дают нам некий род обоюдности, каков тогда
характер этой обоюдности и что дает нам право применять к нему это
фундаментальное понятие?
Очевидно, на этот вопрос нет единодушного ответа; здесь вместо того,
чтобы, как обычно, охватывать природу как некое целое, мы должны
рассматривать ее различные области по отдельности. Некогда человек
"приручил" зверя и теперь еще способен произвести это особенное воздействие
на животное. Человек вовлекает его в свою атмосферу и побуждает к тому,
чтобы зверь естественным образом воспринял его, чужого, и "принял его".
Человек добивается от животного некоего - часто поразительного - активного
ответа на его приближение, на его обращение к нему и в общем тем более
сильного ответа, чем больше его отношение есть подлинное изречение Ты.
Животным, как и детям, нередко удается распознать притворную нежность. Но и
вне сферы приручения порой имеет место подобный контакт между человеком и
зверем: речь идет о людях, которые в глубине своего существа обладают
потенциальным партнерством с животными, причем преимущественно это люди, в
которых преобладает не "животное" начало, но скорее от природы духовные
личности.
Зверь не двойствен, как человек: двойственность основных слов Я-Ты и Я-Оно
ему чужда, хотя он может как внимать другому существу, так и рассматривать
предметы. Все же мы можем сказать, что здесь двойственность латентна.
Поэтому, рассматривая эту сферу в перспективе нашего изречения Ты, которое
исходит от нас к твари, мы можем назвать ее порогом взаимности.
Совершенно по-другому обстоит дело с теми областями природы, в которых
отсутствует спонтанность, одинаково присущая нам и животным. В наше понятие
растения входит то, что оно не может реагировать на наше действие, не может
"ответить". Однако это не означает, что здесь нам совершенно не уделено
никакой взаимности. Деяния или соотнесения отдельного существа здесь,
разумеется, нет, однако есть взаимность самого бытия, взаимность, сущая в
бытии, и никакая иная. Живая цельность и единство дерева, которые
ускользают от взгляда того, кто лишь исследует, и раскрываются тому, кто
говорит Ты, присутствуют именно тогда, когда он присутствует, он дает
дереву проявлять эту живую цельность и единство, и теперь дерево, сущее в
бытии, ее проявляет. Наши мыслительные привычки затрудняют нам прозрение
того, что здесь, разбуженное нашим отношением, нечто исходящее от сущего в
бытии искрится нам навстречу. В сфере, о которой идет речь, требуется
чистосердечно отдать справедливость действительности, раскрывающейся перед
нами. Эту обширную сферу, простирающуюся от камней до звезд, я бы хотел
обозначить как пред-пороговую, т. е. присущую ступени, которая лежит перед
порогом.
3
Однако теперь возникает вопрос о сфере, которую, пользуясь тем же образным
языком, можно назвать сферой того, что "над порогом" (superliminare), т.е.
сферой перекладины, которая венчает дверь сверху, - сферой Духа.
Здесь также должно провести разграничение между двумя областями; однако
здесь оно проникает глубже, нежели то, которое проводят в царстве природы.
Это разграничение между тем, берущим начало в духе, что уже вошло в мир и
воспринимается в нем посредством наших чувств, с одной стороны, и тем, что
еще не вошло в мир, но готово войти в него и становится для нас
присутствующим в настоящем, - с другой. Это разделение, мой читатель,
основано на том, что духовное образование, уже вошедшее в мир, я как будто
могу показать тебе, тогда как другое - нет. На духовные образования,
которые в этом мире, общем для нас с тобой, у нас "под рукой" ничуть не в
меньшей степени, нежели вещь или природное существо, я могу указать тебе,
так же как и на нечто доступное тебе в действительности или в возможности,
но не на то, что еще не вошло в мир. Но если и здесь, относительно этой
пограничной области, мне зададу...
Продолжение на следующей странцие...
