это присутствие еще должно было стать для него
абсолютно действительным в настоящем из действительности освященной мировой
жизни.
Ошибочно полагать, будто Бога можно вывести из чего-либо - из природы как
ее создателя, или из истории как силу провидения, или из субъекта как
самость, которая мыслит себя в нем. Ошибочно полагать, будто есть некая
иная "данность", из которой Его можно вывести, но Он есть для нас
непосредственно, изначально и вечно нам в отношении Сущее; оправдано лишь
обращение к Нему, но не высказывание о Нем.
* * *
Существенным элементом в отношении к Богу склонны считать чувство, которое
назвали чувством зависимости, а в последнее время стали определять как
чувство тварности. Хотя выделение этого элемента и его определение
обоснованны, его одностороннее подчеркивание приводит к непониманию
характера совершенного отношения.
То, что уже было сказано о любви, здесь выступает с еще большей
определенностью: чувства лишь сопровождают факт отношения, которое
осуществляется не в душе, но между Я и Ты. Каким бы существенным ни считали
чувство, оно остается подчиненным внутренней динамике души, где одно
постоянно опережает, превосходит и отменяет другое; чувство, в отличие от
отношения, имеет некую градацию. Прежде всего каждое чувство занимает
определенное место в полярном напряжении; своей окрашенностью и своим
значением оно обязано не только себе, но и своей полярной
противоположности; каждое чувство обусловлено своей противоположностью.
Абсолютное отношение включает в себя все относительные, оно уже не часть,
как они, но целое, как их завершение и установившееся единство. Однако в
психологии абсолютное отношение рассматривается как относительное, будучи
сведено к выделенному и ограниченному чувству.
Взяв исходным моментом душу, мы можем постичь совершенное отношение лишь
как биполярное, как coincidencia oppositorum,* как некое особое единение
противоположных чувств. Однако один из полюсов под давлением установки,
лежащей в основе личной религиозности, зачастую ускользает от
ретроспективной рефлексии сознания и может быть восстановлен лишь в чистом
и беспристрастном самоуглублении.
--------------------------------------------------------------------------------
* Совпадение противоположностей (лат.). - Примеч. пер.
Да, в чистом отношении ты чувствовал себя полностью зависимым, ты и не
думал, что возможна столь полная зависимость, но ты был и совершенно
свободным, как нигде и никогда творящим - и сотворенным. Одно уже не
ограничивалось другим, и то и другое было безгранично, и то и другое
вместе.
Сердцем своим ты всегда знал, что нуждаешься в Боге больше, чем во всем
остальном; но знал ли ты, что и Бог. в полноте своей вечности, нуждается в
тебе? Как мог бы существовать человек, если бы Бог не нуждался в нем, как
мог бы существовать ты? Ты нуждаешься в Боге. чтобы быть, а то, что Он
нуждается в тебе, - как раз и составляет смысл твоей жизни. Стихами и
поучениями пытались сказать как можно больше и сказали слишком много: сколь
невнятны и вычурны эти речи о "становящемся Боге", но становление в бытии
Бога сущего - это мы ведали непреложно в сердце своем. Мир - не
божественная игра, а божественная судьба. В том, что есть мир, человек,
человеческая личность, ты и я, - во всем этом есть божественный смысл.
Творение: оно захватывает нас, прожигает насквозь, переплавляет, мы
трепещем и преходим, мы смиряемся. Творение: мы участвуем в нем, мы
встречаем Творца, мы препоручаем Ему себя, помощники и спутники.
Двое великих слуг проходят через все времена - молитва и жертва. Молящийся
расточает себя в самоотверженной зависимости и может - непостижимым
образом - воздействовать на Бога, пусть даже он ничего не просит у Бога;
ибо, когда он не жаждет более ничего для себя, он видит деяние свое
пылающим в горнем пламени. А жертвователь? Могу ли я презреть его, честного
слугу тех далеких времен, который верил, что Богу угодно благоухание его
всесожжений? Пребывая в простодушной и несокрушимой уверенности, он знал,
что Богу можно и должно предлагать дары; это знал и тот, кто приносил Ему в
дар свою малую волю и встречал Его в его великой. "Да свершится воля Твоя",
- только это и говорит он, но Истина продолжает за него: "через меня, в ком
Ты нуждаешься". Что отличает жертву и молитву от всякой магии? Последняя
хочет воздействовать, не вступая в отношение, попусту расточая свое
искусство; они же встают "пред лицом" в совершении священного основного
слова, знаменующего взаимодействие. Они говорят Ты и внемлют.
Тот, кто понимает чистое отношение как зависимость, лишает действительности
одного из носителей отношения и тем самым делает недействительным самое
отношение.
* * *
То же самое будет иметь место, если мы возьмем исходным моментом
противоположную точку зрения и существенным элементом религиозного акта
будем считать погружение или вхождение в самость - будь то через ее
освобождение от всякой обусловленности человеческим Я либо посредством
того, что самость понимается как мыслящее и сущее Одно. Первый способ
рассмотрения подразумевает, что Бог входит в освобожденное от Я существо
или оно растворяется в Боге, второй - что оно пребывает непосредственно в
себе самом как в божественном Одном; в первом случае имеется в виду, что в
некий кульминационный момент речь-Ты прекращается, поскольку нет более
никакой двойственности, во втором - что поистине речи-Ты вообще не
существует, поскольку поистине нет никакой двойственности. Первый способ
рассмотрения основан на вере в единение, второй - предполагает
тождественность человеческого и божественного. И тот и другой утверждают
нечто лежащее по ту сторону Я и Ты: первый полагает, что оно есть нечто
становящееся - так, как это бывает в экстазе, для второго оно сущее и -
себя раскрывающее, как в самосозерцании мыслящего субъекта. И тот и другой
упраздняют отношение: первый как бы динамически. посредством поглощения Я
со стороны Ты, которое теперь уже более не Ты, но Единственно-сущее, второй
- как бы статически: Я самоустраняется и растворяется в самости, сознавая
себя как Единственно-сущее. Если доктрина зависимости видит Я - опору
мирового свода чистого отношения - столь слабым и ничтожным, что эта его
способность быть опорой и носителем отношения более не внушает доверия, то
одна из доктрин погружения довершает этот свод до окружности, в
завершенности которой он исчезает, другая же видит в нем иллюзию, от
которой следует отрешиться.
Доктрины погружения ссылаются на величайшие изречения, в которых
утверждается тождество: одна - на стих Евангелия от Иоанна "Я и Отец -
одно", другая - на поучение Шандилья: "Всеохватывающее, это есть моя
самость во внутреннем сердца".
Пути этих изречений противоположны друг другу. Первое имеет своим
источником (которому предшествовали подземные течения) жизнь некоей
личности, по своему величию тождественную мифу, и развертывается в учение,
другое - возникает внутри учения и вливается (на время) в тождественную
мифу жизнь личности. На этих путях меняется характер изречений. Христос
иоанновой традиции, единовременно ставшее плотью Слово, ведет к Христу
Экхарта, у которого Бог вечно рождает Христа в человеческой душе;
завершающий стих Упанишад, в котором говорится о самости: "Это есть
действительное, это самость, и это есть ты", приводит нас прямо к формуле
буддийского канонического текста: "Самость и то, что принадлежит к ней,
поистине и в действительности охватить невозможно".
Начало и конец обоих путей должно рассматривать по отдельности.
То, что ссылка на это "одно" необоснованна, откроется каждому, кто
внимательно и беспристрастно прочтет Евангелие от Иоанна. Оно есть подлинно
Евангелие чистого отношения. Здесь больше истины, нежели в известной фразе
мистики: "Я это ты, и ты это я". Единосущные Отец и Сын, дерзнем сказать:
единосущные Бог и Человек, суть нерасторжимо действительные Двое, носители
первоотношения, которое есть послание и заповедь, когда оно от Бога к
человеку; узрение и слушание, когда от человека к Богу; познание и любовь,
когда оно между ними двумя. Пребывая в этом отношении, Сын преклоняется
перед Отцом как перед "величайшим" и молится Ему, хотя Отец обитает и
действует в Сыне. Тщетны все современные попытки перетолковать эту
перводействительность диалога и представить ее как отношение Я к своей
самости или к чему-либо еще в этом роде, представить ее неким замкнутым
процессом в самодостаточной внутренней жизни человека; все эти попытки
принадлежат к лишенной подлинной основы истории утраты действительности.
- А учения мистиков? Они говорят о том, как переживается единство без
раздвоения. Посмеем ли усомниться в правдивости их повествования?
- Мне известен не только один-единственный пример такого события, в котором
человек не чувствует никакого раздвоения, эти события бывают двоякого рода.
Мистики в своих повествованиях зачастую смешивают их; однажды это сделал и
я.
Первое - это установившееся единство души. Это событие имеет место не между
человеком и Богом, но в человеке. Силы сосредоточиваются в едином центре,
все, что хочет увести в сторону, преодолевается, существо пребывает
единственно в самом себе и, по словам Парацельса, ликует в своей
экзальтации. Это решающее мгновение для человека. Если он упустит его, то
он не пригоден к работе Духа. Если сумеет им воспользоваться, то в
сокровенной глубине его внутренней жизни принимается решение: что означает
для него это мгновение - кратковременный отдых или удовлетворенность
достигнутым. Человек, сосредоточенный в единство, может выйти на встречу -
лишь ныне непреложно сбывающуюся - с тайной и благом. Однако, вкусив
блаженства сосредоточенности и пренебрегая высочайшим долгом, он может
повернуть вспять и вернуться в рассеянность. Все на нашем пути есть решение
- задуманное, предощущаемое, тайное; то же, что принимается в глубине
сокровенной внутренней жизни человека, есть изначально таинственное и в
высшей степени предрешающее.
Другое событие есть тот неисследимый род самого акта отношения, в котором
человек мнит, будто Двое становятся Одним: "один и один соединяются,
несокрытое светится в несокрытом". Я и Ты погружаются вглубь, человеческое,
только что пред-стоявшее перед божественным, растворяется в нем, появляется
прославление, обожествление, всеединство. Когда же человек, преображенный и
обессиленный, возвращается в юдоль земных забот и его умудренное сердце
пытается уразуметь и то и другое, разве не покажется ему бытие расколотым
надвое, а одна его часть - обреченной пагубе и нечестию? Что пользы душе
моей, что вновь она может быть восхищена из этого мира в царство единства,
коль скоро этот мир с необходимостью остается полностью непричастным
единству? Что пользы во всех "божественных усладах", когда жизнь разорвана
надвое? И если тот безмерно щедрый небесный миг никак не связан с моим
скудным земным мгновением, что мне в нем, коль скоро я еще должен здесь
жить, во многих скорбях жить на земле? Вот почему можно понять тех
учителей, которые отрицают блаженство экстатического "единения".
Это не было единением. Возьму для сравнения тех, кто в пламенной страсти
исполняющего Эроса настолько упоены чудом любовных объятий, что для них
знание о Я и Ты тонет в ощущении некоего единства, которое не существует и
не может существовать. То, что приверженец экстаза именует единением, есть
захватывающая динамика отношения; не возникшее в этот миг мирового времени
единство, сплавляющее воедино Я и Ты. но динамика самого отношения, которая
может поставить себя перед его носителями, непоколебимо пред-стояшими друг
другу, и заслонить от них экзальтацию, переживаемую каждым из них по
отдельности. Здесь господствует характерное для Края возвышение акта
отношения; само отношение, его витальное единство ощущается столь остро,
что его живые члены блекнут рядом с ним, что ради его ...
Продолжение на следующей странцие...
