иницы, коей мы являемся, чтобы расшириться до великого объективного единства, куда мы движемся. Затем возникает точка, в которой сплавляется эта субъективность и эта объективность, эта маленькая материя и эта великая материя, и все движется в едином направлении. Это и есть стирание границ.
Среди этих бессчетных маленьких начальных прорывов чаще всего бывает взаимопроникновение или слияние внутреннего и внешнего, но в обратном смысле, чем в материалистической механике. Там удар по пальцам вызывает возмущение нашей внутренней субстанции; здесь же возмущение нашей внутренней субстанции вызывает удар по материи. И это переживание повторяется в тысячах примерах и на всех уровнях нашего существа, чтобы мы хорошо поняли этот процесс. Поначалу это переживание негативно, оно ловит нас за дефекты нашего панциря, как если бы ошибка всегда была дверью к большей истине. Так мы выходим из нашего маленького прояснения и снова ловимся механикой (следует сказать, горем, ибо это действительно я горя), и все обстоятельства начинают украдкой меняться, иногда даже оглушительным образом, что может доходить даже до физического происшествия. И все же там не было скверных мыслей, не было старых желаний или недовольного брожения: было только легкое соскальзывание в старую привычку находиться под тяжестью озабоченности, помрачения безо всякой видимой причины, утратив маленький ясный луч. И все начинает скрипеть, ничто не согласуется, ничто не стыкуется, жесты идут мимо, мы подворачиваем ногу на лестнице: мы впадаем в тяжкое усилие, как если бы все время мы упирались в стену. Тогда мы останавливаемся на мгновение, замолкаем, делаем шаг назад, снова разжигаем огонь нужды, который действительно подобен крику задыхающегося, и все внезапно проветривается, облегчается, ослабляется - стена падает. Мы снова входим в великое расширение, мы снова поймали ритм, маленькую музыку в глубине вещей; и все обстоятельства начинают незаметно поворачиваться в другом направлении, неожиданном, легком, непредвиденном, полном рассыпанных маленьких улыбок, которые вспыхивают здесь и там, подавая нам знаки. Иногда это даже как чудесное приведение в порядок; но это крошечные чудеса, которые не хвастают своей силой, которые даже не стремятся к тому, чтобы мы их признали, и которые просто смеются, если мы тыкаем в них пальцем: "Как ты глуп!".
И, действительно, ощущаешь себя совершенно глупым; внезапно выходишь на невероятный простор, как если бы он везде был освещен маленькими живыми огнями, своенравными, легкими, подмигивающими краешком глаза и почти лукавыми, как если бы двери открывались в тысячах уголков, как если бы капельки сокровища проступали повсюду; и внезапно видится, что все подчиняется другому закону, живет по другому ритму, как если бы наши глаза плохо видели в течение веков, а теперь увидели бы правильно, и мир стал истинным, все раскрылось, все есть раскрытие! Почти что достаточно сказать "вот так", и обстоятельство становится в точности таким, как мы видели его в эту секунду, оно подчиняется этому порядку, оно необъяснимо к нему прилипает, как если бы было совершенное, мгновенное совпадение между материей и этим взглядом, который открылся в нас - все возможно, все становится возможным. Это выглядит как чудо, но это не чудо, нет чуда, есть только связи, которых мы не знаем. И этот опыт повторяется, чтобы мы хорошенько его усвоили: он летучий, своенравный, он уклоняется, когда мы хотим его поймать; он зависит от чего-то другого. И мы снова и снова возвращаемся к этой другой вещи, которая кажется ничем, которая проста как улыбка, легка как ветер, согласна как цветок под солнцем - возможно, она и заключается в полном согласии, в каком-то полном прилипании к солнцу, во всем и каждую секунду? Но это всегда как цветение изнутри, нечто, что открывается и мгновенно и напрямую связывается с материей, как если бы точка истины в нас воссоединялась бы с теми же точками истины в материи: это течет без разделения, и то, что "это" хочет здесь, в этой точке "я", желанно также там, в той точке материи, потому что это одна и та же субстанция, одна и та же воля, одно и то же глобальное я, один и тот же ритм. Перед нами на секунду раскрывается сказочный горизонт, а затем он исчезает. Искатель наткнулся на ускользающий секрет, который содержит в зародыше чудо нового мира, как первая мысль обезьяны содержала в зародыше чудеса Эйнштейна - но это своеобразное чудо, полностью демеханизированное, полностью независящее ото всех внешних механизмов, это нечто вроде спонтанного выброса изнутри. Искатель нащупал третье золотое правило перехода: изнутри-наружу. Жизнь - это больше не результат манипуляции внешними явлениями, не добавление и не комбинация материалов силой ментальной механики, а развертывание внутреннего явления, которое управляет истиной материи через внутреннюю истину - это развертывание истины, в истине и через истину.
И еще раз мы поражены все тем же явлением. Эти мимолетные выбросы не имеют ничего общего с "большими вещами" человека и его сногсшибательными и сенсационными делами: это неприметные чудеса, можно даже сказать, мелочные частные чудеса, как если бы ключ был там, в этой совершенно маленькой неровной повседневности, на уровне земли, неожиданно, как если бы, действительно, победа, одержанная в самой малой точке материи, имела бы более грандиозные последствия, чем полеты на луну и великие человеческие революции, которые, в конечном счете, не революционизируют ничего.
И это новое функционирование в самом деле кажется нам совершенно новым; оно не имеет ничего общего с так называемыми духовными или оккультными силами, которые можно обрести, взбираясь по лестнице сознания: это не пророческая сила, не целительская сила, не сила левитации - ни одна из тысячи одной бедных сил, которые никогда не могли излечить нищету мира - это не блестящие огоньки, которые на мгновение приковывают взгляды людей, чтобы оставить их после такими же, как они и были прежде, сонливыми и пораженными раком; это не краткие наложения свыше, которые приходят, чтобы на мгновение встряхнуть законы материи, а затем позволить ей в следующее мгновение снова впасть в ее тупое и строптивое упрямство. Это новое сознание - новое, совершенно новое как молодой побег на дереве мира - непосредственная сила, от материи к материи, без вмешательства свыше, без нисходящего круга, без искажающих посредников, без разжижающего перехода. Истина здесь откликается на истину там, мгновенно и автоматически. Это глобальное сознание, неисчислимо и микроскопически сознающее истину каждой точки, каждой вещи, каждого существа, каждого мгновения. Мы могли бы сказать, что это божественное сознание материи, то самое, которое однажды бросило это семя на нашу благодатную землю, а также миллионы диких семян, и миллионы звезд, в совершенстве и каждое мгновение знающих все ступени своего развития, вплоть до крошечного листочка - все согласуется друг с другом, когда согласуется с Законом. Потому что, поистине, есть только один Закон - Закон Истины.
Истина - это крайняя действенность.
VII
Огонь Нового Мира
Но что же это за новое сознание, внезапно появившееся в год милости 1969 нашей эволюции (остается только гадать, не было ли других годов милости, оставшихся погребенными под мусором земли и руинами других человеческих циклов, достигших той же точки, что и мы сейчас, и исчезнувших, возможно, по той же самой причине, которая угрожает нам сегодня - станем ли мы гребнем великой эволюционной волны или только n-ым повторением одной и той же попытки, которая предпринималась множество раз, здесь или в других вселенных)? Возможно, это новое сознание не такое уж и новое, в конце концов, но оно явилось новым для нас, и оно вошло в поле практических реализаций в тот самый день, когда мы смогли установить с ним контакт - пожалуй, правильнее будет говорить о новой связи с этим сознанием. Поскольку, возможно, извечно, с самого начала времен, здесь или на других землях, это одна и та же вечная Вещь, с которой мы устанавливаем различные связи в соответствии с нашей степенью подготовки. То, что казалось далеким и божественным для орангутанга, уже ближе и менее божественно для нас, но еще следует постичь божества будущего и еще больше - воплотить. Это "еще больше" является самим смыслом нашей эволюции и относится к неверно понятому "Богу", которого мы преследуем в форме орангутанга или в религиозной или научной форме; и если бы мы не крестили Его, так, возможно, было бы лучше и для Него, и для нас самих. Но там одна и та же Вещь, всегда там - только есть точки прорыва внутри видов, есть моменты подъема к другому состоянию или к другой связи. Совершенно очевидно, что хамелеон сам по себе не смог бы вообразить ничего другого (допустим, что он может воображать), кроме супер-хамелеона, способного к лучшей маскировке и наделенного большими хищническими возможностями; точно также, королевский крот захотел бы расширить свои кладовые и свои туннели - что мы и делаем на свой человеческий образ. Что же это за "ускользающая точка", ведущая к нечто иному, что же это за "момент представления", когда мы пробиваемся в другое место, которое всегда было здесь, пробиваемся к другой вещи, которая всегда была одной и той же вещью, только видимой и понимаемой по-разному?
Если верить материалистической механике, ничто не может выйти из системы, кроме того, что в ней уже содержалось; можно лишь совершенствовать то, что уже есть там, в маленьком пузыре. В этом есть свой резон, но, спросим мы себя, можно ли, совершенствуя осла, получить нечто большее, чем осла? Замкнутая материалистическая система обрекла себя на вечную нищету и, сводя все ко степени развития хромосом и совершенствования серой субстанции, материалисты приговорили самих себя к супер-механизации той механики, с которой они стартовали (из механики может выйти только механика); но как раз то же самое делают обезьяна, крот и хамелеон - они складывают и вычитают и, по сути, наша механика не более продвинута, чем их механика, даже если мы запускаем ракеты на луну. Короче говоря, мы - это усовершенствованная протоплазма, с большими поглотительными способностями и с более хитрым тропизмом (?), и вскоре мы вычислим все, что нужно, чтобы выращивать в пробирке биологических Эйнштейнов и Наполеонов. Но все же наша земля не станет счастливее с легионами классных досок и супер-генералами, которые не будут знать, что им делать - они пойдут колонизировать новые земли... и заполнять их классными досками. Отсюда не выбраться, по определению, потому что система замкнута, замкнута, замкнута.
Мы предполагаем, что есть лучший материализм, менее скудный, и что материя менее тупа, чем обычно считается. Наш материализм - это пережиток века религий, можно даже сказать, его неразлучный компаньон, как добро и зло, белое и черное, и все дуальности, вытекающие из линейного видения мира, когда один пучок травы видится за другим, камешек - за впадиной, а горы противопоставляются равнинам, без понимания того, что все это вместе равным образом и полностью истинно и составляет совершенную географию, в которой невозможно заткнуть ни одной дыры или отбросить хотя бы маленький камешек, чтобы не обеднело все остальное. Нечего вычеркивать, надо увидеть все в глобальной истине; нет противоречий, есть только недалекое видение. Стало быть, мы говорим, что материя - наша материя - способна на гораздо большие чудеса, чем все механические чудеса, которые мы пытаемся вырвать у нее силой. Но материя не позволяет насиловать себя безнаказанно, она более сознательна, чем мы думаем, менее замкнутая, чем наша ментальная крепость - она позволяет так обращаться с собой, потому что она медлительна, а затем она мстит беспощадно. Только надо знать правильный рычаг к материи. Мы пытались найти этот рычаг, скрупулезно исследуя материю научными или религиозными методами; мы изобретали микроскопы и скальпели, и все больше микроскопов, которые смотрели бы глубже, видели бы больше и открывали мельчайшие частицы материи после мельчайших, а затем еще более мелкие частицы, которые всегда к...
Продолжение на следующей странцие...
