и девочка, и Ты есть вон тот престарелый человек, опирающийся на клюку... Ты есть голубая птица и зеленая и красноглазая"** "Ты есть То, о Светакету"***. Это великое все, коим мы являемся, сияло на вершине сознаний, оставило несколько иероглифичеких следов на стенах Тибета и подпитывало посвященных здесь и там - иногда мы входили в белое сияние над мирами или, в проблески, растворяли маленькое я и погружались в космическое сознание... Но все это ничего не изменило в мире. Мы никогда не держались за нить, которая связывала бы это видение с этой землей и делала бы новый мир с новым взглядом. Наши истины оставались хрупкими, а земля бунтующей - и на то была причина. К чему земле подчиняться озарениям свыше, если этот свет не касается ее материи, если сама она не видит и не озарена? Поистине, мудрость очень мудра, и темнота земли не является отрицанием Духа - не больше, ночь является отрицанием дня; нужно ожидание и зов света, и пока мы не звали свет там, к чему ему утруждать себя на своих высотах? Пока мы не повернули нашу ночную половину к солнцу, к чему ей наполняться светом? Если мы ищем солнечную полноту на вершинах разума, то мы и найдем ее там, в миленькой мысли, если мы ищем ее в сердце, то мы и найдем ее там, в нежной эмоции - а если мы ищем ее в материи и каждое мгновение, то мы и найдем ту же самую полноту в материи и в каждое мгновение материи. Надо знать, куда смотреть. Мы не можем здраво найти свет там, куда мы не смотрим. И, возможно, в конце концов, мы увидим, что эта земля не была такой уж темной: это наш взгляд был темным, и недостаток нашего существа вызывал недостаток вещей. Сопротивление земли - это наше собственное сопротивление и обещание прочной истины: несметный расцвет радуги в воплощенных мириадах вместо пустых сверканий на высотах Духа.
Но искатель нового мира не отправился в свои искания по прямой линии; он не закрыл свои двери, не отверг материю, не закутал свою душу: он ведет свой поиск везде, на бульварах и на лестницах, в толпе и в пустой темноте миллионов никчемных жестов. Он внес бытие во все смутные земли, зажег свой огонь во всей суетности и разжег свою нужду на самой тщетности, которая душила его. Он не стал маленькой точечной концентрацией, которая уходит прямо вверх к высотам, а затем упокаивается в белой умиротворенности Духа; он был этим хаосом и этой сутолокой, и этим блужданием направо, налево, в ничто, и он тянул все в свою сеть - восхождения и нисхождения, черноту и меньшую черноту и так называемую белизну, падения и рецидивы - он держал все в своем маленьком окружении, с огнем в центре, с нуждой истины во всем этом хаосе, с зовом в этом ничто. Он был запутанным кругом, нескончаемой извилиной, в которой он не знал ничего, - кроме того, что он нес свой огонь туда и еще туда - свой огонь ради ничего, ради всего. И он даже больше не ждал ничего ни от чего, он был просто как сладость горения, как если бы огонь был целью в себе, бытием во всей этой пустоте, единственным присутствием во всем этом безмерном отсутствии. В конце концов он даже стал нечто вроде спокойной любви, ради ничего, ради всего, здесь и там. И постепенно это ничто зажигалось, эта пустота заполнялась огнем под его взглядом, эта ничтожность оживлялась маленьким подобным жаром. И все начало отвечать; мир начал жить везде, светиться везде, в черном, в белом, вверху, внизу. Это как рождение повсюду, но чрезвычайно маленькое, микроскопическое: обилие пыли маленьких истин, танцующих здесь и там, в фактах, в жестах, в вещах и во встречах - можно даже сказать, что они сами приходят к нему на встречу. Это странное размножение, нечто вроде золотого заражения.
Постепенно искатель входил во все, но в странное все, о! которое не имело ничего общего с космическим, трансцендентным или сверкающим сознанием - и которое однако было как миллион маленьких вспышек золота, мимолетных, неуловимых, почти насмешливых - может быть, следует говорить о микрокосмическом сознании? - и теплых: сладость внезапной встречи, расцвет узнавания, порыв непонятной нежности, как если бы это жило, вибрировало, отвечало во всех уголках и во всех направлениях. Странно, когда у него был вопрос, сомнение, неуверенность в чем-либо или в ком-то, проблема действия, беспокойство о том, что надо или не надо делать, то казалось, что он получал ответ во плоти - не озарениями, не вдохновением, не откровением и не мыслью, ничего подобного: это материальный ответ в обстоятельствах, как если бы земля, сама жизнь давала бы ответ. Как если бы сами обстоятельства приходили и брали его за руку, чтобы сказать: ты видишь. И не великие обстоятельства, не сенсационные раскаты: совершенно маленькие факты, за время перехода с одного конца улицы на другой. Вдруг вещь приходит к нему, или человек, встреча, деньги, книга, неожиданный факт - живой отклик. Либо наоборот, когда он так надеялся на какую-то новость (если он еще не излечился от болезни надежды), когда он ждал какого-то урегулирования, мирного успокоения, ясного решения, то вдруг он тонул в еще большем хаосе, как если бы все становилось наперекор - люди, вещи, факты - или он заболевал, становился жертвой "несчастного случая", вновь открывал дверь старой слабости и, как казалось, еще раз становился на старый круг страдания. А затем, два часа или два дня и два месяца спустя он осознавал, что эти превратности были как раз тем, что нужно, тем, что вело окольным путем к более крупной цели, которую он не предвидел; что эта болезнь очистила его субстанцию, сбила его с ложного курса и вернула его, разгруженного, на солнечный путь; что это падение разоблачило старые пристанища и очистило его сердце; что эта досадная встреча была совершенством точности, чтобы породить всю сеть новых возможностей или невозможностей, которые надо было преодолеть; и что все тщательно подготавливало его силу, его расширение, его крайнюю быстроту через тысячу поворотов - все подготавливало его ко всему. Тогда искатель начинает вступать в непрерывный ряд невероятных чудес, странных случаев, озадачивающих совпадений... как если бы, действительно, все знало, каждая вещь знала бы то, что ей надо делать, и шла бы прямиком к своей микроскопической цели среди миллионов прохожих и разных происшествий. Поначалу искатель не верит этому, он пожимает плечами и не обращает на это внимания; затем он открывает один глаз, потом другой, и сомневается в собственном изумлении. Это обладает такой микроскопической точностью, такой сказочно невероятной ясностью и определенностью посреди гигантского пересечения жизней, вещей и обстоятельств, что это кажется невозможным - это как взрыв тотального знания, которое охватывает за один раз и этого муравья на главной улице, и тысячи прохожих, и все их маршруты, все их особые обстоятельства - прошлые, текущие, будущие - чтобы породить это уникальное соединение, эту невероятную маленькую верную секунду, где все согласуется, совпадает, неизбежно есть, и дает уникальный ответ на уникальный вопрос.
Затем эти факты повторяются, "совпадения" множатся - случай постепенно раскрывает многообразную улыбку или, возможно, другое я, великое я, которое знает свою полноту и каждый фрагмент своей полноты и каждую секунду своего мира, так же, как наше тело знает малейшую дрожь своих клеток и ритм своего сердца. Тогда искатель начинает входить с широко открытыми глазами в несметное изумление. Мир - это одно тело. Земля - единое сознание в движении. Но не тело, чье сознание централизовано вокруг нескольких серых клеток там наверху: это неисчислимое сознание, централизованное везде и столь же тотальное в маленькой эфемерной клетке, как и в жесте, который переворачивает судьбу наций. В каждой точке сознание отвечает сознанию. Искатель оставил маленькие острые истины разума, геометрические и догматические линии мысли: он вошел в несказанную полноту видения, в полную истину, где каждый фрагмент имеет свой смысл, и каждая секунда - свою улыбку, каждая темнота - свой свет, каждая суровость - свою сладость, ждущую своего часа. Он ощупью открывает "кладезь меда, сокрытый скалой"*. Каждое падение - это ступень расширения, каждый шаг - расцвет неизбежного цветения, каждая враждебность - рычаг будущего. Боль или бедствие - это пролом в нашем панцире, через который зажигается пламя чистой любви, которое понимает все.
X
Гармония
Нам может показаться, что все это фантазии, невероятные чудеса. Но, на самом деле, все очень просто.
Нет чудес, есть только необъятная Гармония, которая правит миром с той же безошибочной точностью и тонкостью во встрече атомов и в циклах цветения, и в возвращении перелетных птиц, как и во встрече людей и в развертывании событий на этом перекрестке времен. Есть необъятное, единое движение, от которого, как мы думали, мы были отделены, потому что мы понастроили маленьких ментальных сторожевых будок на границах нашего понимания и провели черные пунктирные линии на сладости великого земного холма, как другие понастроили свои охотничьи угодья, а чайки - свои белые архипелаги на пенящихся водах. И поскольку мы нацепили те или иные шоры, чтобы защититься от устрашающей величины наших земель, понаставили своих карликовых барьеров, чтобы разрабатывать свои шесть соток, загоняли маленькие волны в ловушки наших кордонов, ловили маленьких золотых (или менее золотых) светлячков в сеть нашего интеллекта, вырывали маленькие ноты из слишком большой для нас Гармонии, то мы думали, что мир следует нашим законам или, по крайней мере, следует достоверной мудрости наших инструментов и наших вычислений, и что все, что превосходит это деление на участки или проскальзывает сквозь ячейки нашей сети, является немыслимым или несуществующим, "чудодейственным", галлюцинационным. И мы попались в собственную ловушку. И по какой-то милостивой услужливости - что, возможно, остается одной из величайших мистерий, которые надо выяснить - мир начал походить на наши чертежи ученых детей: наши болезни стали следовать врачебному прогнозу, наши тела - подчиняться предписанной медицине, наша жизнь - втягиваться в намеренную борозду между двумя стенами невозможности, и даже наши события сгибаются перед нашей статистикой и перед нашими мыслями о них. Мир действительно стал ментализированным от края до края и сверху до низу: мысль - это последний шаг в нашем хронологическом списке, после монгольского шамана, тибетского оккультиста или знахаря банту. Остается только гадать, чем наша магия лучше другой магии - но это магия, и мы еще не осознали всей ее силы. Но, на самом деле, есть только одна Сила, которая с равным успехом использует амулет, тантрическую янтру* или заклинание, как и дифференциальное уравнение - или даже нашу маленькую пустяковую мысль. Что мы хотим? - вот в чем вопрос.
Мы манипулируем мыслью, как хотим; вообще-то, это даже не мы ею манипулируем: это она манипулирует нами. Мы осаждаемы тысячью бесполезных мыслей, которые снуют туда-сюда по нашей внутренней области, автоматически, попусту, десять раз, сто раз, во время спуска по бульвару или подъема по лестнице. Едва ли это мышление; это нечто вроде мыслительного потока, который взял себе за привычку следовать неким нашим извилинам и оборотам, и, согласно нашим вкусам или склонностям, или нашей наследственности, нашей среде, он окрашивается в более или менее нейтральный цвет, более или менее блистающий, и передается предпочтительными или особыми словами, голубой или серой философией на том или ином языке - но это один и тот же поток, текущий всюду. Это ментальная механика, вращающаяся и кружащая и вечно перемалывающая одну и ту же степень или одну и ту же интенсивность общего потока. Эта активность вуалирует все, окружает все, затемняет все своими плотными и клейкими тучами. Но искатель нового мира отступил на шаг назад от этой механики, он открыл эту маленькую молчаливую ясность позади, он зажег огонь нужды в центре своего существа, он везде несет с собой свой огонь. И для него все по-другому. Находясь в своем маленьком прояснении, он начал ясно видеть работу разума; он наблюдает за большой игрой, он шаг за шагом раскрывает секрет...
Продолжение на следующей странцие...