тальнейший.
В.Л.: В своих произведениях вы не раз исследовали поведение нормального (обычного для нашего времени) человека в необычных, фантастических обстоятельствах. Ваши герои проходят через мыслимые и немыслимые сюжеты. Вопрос: удалось ли вам выявить то специфически человеческое, неизменное, инвариантное к времени и обстоятельствам? Что такое Человеческое в человеке?
Б.Н.С.: Поразительная смесь обезьяны и хомо сапиенс. Сочетание рефлекторной деятельности с высокой моралью. Короче говоря: "звездное небо над нами и нравственный закон внутри нас".
В.Л.: С другой стороны - образ Сверхчеловека. Людены - что это, просто образ вашей фантазии или прогноз? Может ли человек приблизится к этому образу? Если да, то при каких условиях?
Б.Н.С.: Конечно, это что угодно, но только не прогноз. Прогнозом это может стать лишь по случайному совпадению. Все это - попытки представить себе (представить, а не предсказать), к чему мы все, может быть, идем. Благоприятнейший из вариантов конца вида хомо сапиенс.
В.Л.: И еще один вопрос: можете ли вы приоткрыть вашу творческую лабораторию и раскрыть важный и лично для меня и для темы книги "механизм" - как создается уникальное литературное произведение? Я прочитал ваше выступление 1987-го года о том, как писалась "Улитка на склоне", где вы фактически описали этот процесс. Можно ли попросить вас на примере небольшой повести (может быть необязательно "кризисной", как "Улитка...") описать механизм того, как вы ставите задачи, создаете сюжет и с ним работаете?
Б.Н.С.: А "Улитки" вам недостаточно? Вряд ли я сумею еще раз повторить аналогичный анализ - уже с другой повестью. И вряд ли получится у меня что-нибудь принципиально отличающееся. Впрочем, я могу попытаться, если вы назовете повесть, история написания которой вам интересна. Имейте только в виду, что почти все, что можно сказать по этому поводу, я уже сказал в своих "Комментариях к пройденному" (см. 11-томное собрание сочинений изд-ва "Сталкер").
В.Л.: Я показал нашу с вами переписку моему коллеге и старшему товарищу - Александру Павловичу Марьяненко, тоже поклоннику вашего творчества. Мне кажется, что он довольно интересным образом уловил основной мотив вашего творчества, поэтому привожу его слова:
"Действия и труд Стругацких это действие последовательного Прозрения, в котором не пропущен ни один шаг. И это - позиция подвижника. Каждое произведение было шагом к Прозрению на том уровне, на который они тогда были способны. Вместе с тем, это история поэтапного Прозрения советской интеллигенции. В своих книгах Стругацкие одновременно изучали то, на что способен коммунизм в своем идеальном образе, и то где и чем он ограничен. Интересно, что выход возможен только в плоскость идеального".
Согласны ли вы с таким видением?
Б.Н.С.: В принципе, ничего неприемлемого для меня в этом видении нет. Можно, наверное, и так.
В.Л.: Я долго тужился, сочиняя новые вопросы для книги, но понял, что все, что хотел спросить у Вас по этой теме, в сущности уже спросил и получил ответы. Я считаю, что интервью получилось, хотя и довольно оригинальное (в отличии от других участников книги, много рассуждавших на метафизические темы) - тем и интереснее многообразие взглядов самых разных Мастеров.
Глава 9
Виктор Емельянов
Виктор Вадимович Емельянов - представитель школы академического вокала. Создал уникальную методику постановки голоса для представителей самых разных профессий.
Виктор Емельянов: В общем и целом всю братию цеха академического вокала (именно и только академического!) можно дружно зачислить в маги.
Владислав Лебедько: Почему?
В.Е.: Объяснюсь пока с академическим вокалом. Дело в том, что необходимость буквально медитативно вслушиваться в процессы происходящие в организме во время пения на высоком уровне энергозатрат и большой оперной звучности делают вокалистов немного "чокнутыми". Сам вид деятельности - публичные выступления требуют экстравертности, а режим самонаблюдения и самоанализа без которого ничего не достигнуть, требует интравертности. Вот и крутись, как хочешь. Если драматический актёр может отдаться целостности существования в предлагаемых обстоятельствах и чем глубже войдёт "в шкуру" персонажа - тем лучше, то оперный певец, наряду с переживаниями драматического актёра должен постоянно контролировать процесс голосообразования и своё нахождение в "зоне" эстетики академической традиции. А если учесть, что градус эмоций в большинстве оперных партий (кроме комических), прямо скажем, шекспировский, то несовместимость выступает совсем очевидно.
Определённый уровень "смури" существует ещё и потому, что большинство ощущений вызываемых упомянутыми процессами голосообразования не сравнимы ни с чем, встречающимся в обычной жизни и крайне сложно поддаются описанию общепринятым языком. Отсюда специфическая терминология вокалистов, обычно именуемая эмоционально-образной.
В.: Насколько я понимаю, все-таки существует и научная сторона вопроса?
В.Е.: Да, при всей сложности и индивидуальности процесса голосообразования он всё же поддаётся объективному исследованию. У нас есть серьёзная наука. Большой вклад в изучении анатомо-физиологических механизмов академического голосообразования внёс Л.Б.Дмитриев. Я с ним много общался в аспирантуре - он руководил моей работой. Это к тому, что есть познаваемая сторона нашего дела.
В.: Но наукой дело не ограничивается... Существует, видимо и сакральная сторона?
В.Е.: Есть традиция. Официально она возникла 6-го октября 1600 года - первый исторически зафиксированный оперный спектакль. Дальше начинаются интересные совпадения. Две шестёрки в дате - число Венеры. Венера - весы. Опера родилась под знаком весов. Я родился 6-го октября. Традиции уже более четырёхсот лет. Пора вырабатывать новый язык традиции. Попытки были, но безуспешные. Строго говоря, я занимаюсь именно этим по меньшей мере уже тридцать лет. Если учесть, что мне удалось сделать то, что не удавалось ни кому ранее - создать алгоритм развития голоса от нуля (и из области отрицательных значений - нуль, это ещё хорошо!) до профессии и внедрить в массы, т.е. создать школу в самом строгом смысле этого слова, то наверное я занимаюсь этим успешно. Зачем? Другой вопрос. Что я с этого имею? Тоже. Это самое смешное, и, думаю, естественное.
В.: Почему до вас этого никто не сделал? Это же столь важно...
В.Е.: В чём причина безуспешности предыдущих попыток вывода традиции на новый уровень? Те, кто пытался, апеллировали к сознанию тех, кто наверху: консерваторской профессуре, т. е. наиболее консервативным носителям традиции. Я же работаю "с народных низов" - детские хормейстеры, учителя музыки, дети по всей стране и ближнему зарубежью. Дальнее тоже есть, но я к этому не отношусь серьёзно по ряду причин, несущественных для темы. За последние 20 лет многие детские хормейстеры выросли в очень серьёзных преподавателей сольного пения и воспитали плеяду молодых певцов, которые уже учатся в консерваториях, поют в театрах, получают награды на конкурсах и знают, за счёт чего их успехи. Никто не выпендривается, не вступает в открытый конфликт с профессурой.
Смена парадигмы должна произойти естественно, если она должна произойти. Собственно, мне это не нужно. В вашей книге "Хроники российской саньясы"1 есть точно про меня. Цитирую почти дословно: "Есть некий зазор между тем, что социумом поощряется и тем, что социумом порицается. В этом зазоре проходят пути некоторых мастеров, которые занимаются тем, чем хотят и при этом ухитряются как-то зарабатывать".
В.: Это мы называем "Уникальный специалист"...
В.Е.: Я с 1988 года ни где не служу так, чтобы получать сколько-нибудь существенную зарплату. Пока доживала советская власть - для трудовой книжки, для стажа. Далее - полный свободный полёт. Я работал в С.-Пб. Консерватории шесть лет - это было несерьёзно. Половину рабочего времени я в поездках. Что-то городов 108. Только по бывшему Союзу. Городов 40-50 курирую много лет в той или иной форме, через одного или нескольких учеников систематически.
Меня считают как бы "учёным". Но я не занимаюсь исследованиями в традиционном понимании, т. е. не добываю нового знания при помощи объективных методов. Скорее я перевожу уже существующее знание о голосообразовании в доступный для музыкальных педагогов вид и в применимый алгоритм. Это называется словом "методист". У нас есть шутка: "кто умеет петь - тот поёт, кто умеет учить - тот учит, кто не умеет ни петь, ни учить, тот учит, как надо учить и называется методист". В каждой шутке есть доля правды и доля шутки. Методисты всех мастей это заслужили. Я отношусь к этой точке зрения философски.
Я не "учёный" с другой точки зрения. Это уже имеет отношение к "хроникам" и в том и другом смысле. Дело в том, что у меня всё наоборот. Как я понял, где то между тридцатью и сорока годами, когда вышел на свою экспансию, свою "проповедь", всё, что я разрабатываю - я знал всегда. Знал с весьма раннего детства. Вся моя наука - это только поиск подтверждения в литературе того, что мне и так известно. Откуда - это уже может быть виднее вам.
В.: То есть, можно сказать, что вы с детства догадывались о своем предназначении?
В.Е.: Вот вам два совпадения, точнее - синхронности. На четвёртом году жизни мама повезла меня из Ленинграда в Магадан. Неплохое путешествие для малыша?! Летом 1949 года поезд шёл мимо Байкала. Яркое солнечное утро, поезд ныряет в туннели, сверкает Байкал. В купе работает радио. Звучит голос Ф.И.Шаляпина (вот, кстати, личность требующая эзотерического анализа: прочтите, например, описание пения им "Дубинушки" в "Жизни Клима Самгина" Горького).
В.: Кстати, и сам Горький весьма непрост и могуч, как вы выразились, в эзотерическом смысле, хотя сейчас он, на мой взгляд незаслуженно вытеснен... Но я вас перебил...
В.Е.: Так вот, вдруг в купе входит проводник с чаем. Он в форменной фуражке, мундире, в очках, с усами - запоминающийся для ребёнка персонаж. Прислушивается к радио: "Шаляпина слушаете? Знаете, моя фамилия тоже Шаляпин...". Всё. Схлопнулось. Шаляпин вошёл в мою жизнь навсегда. Вот кто "накрывал состоянием любой зал".
Другое. Мне без полутора месяцев 24 года (заканчивается второе 12-тилетие, год "Петуха"). Я на первом курсе училища им. Римского-Корсакова. На дневном. Уже есть семья, надо зарабатывать, ничего не умею, кроме как "немножко петь". Правда, ноты читал, как русский язык. Проходил мимо Лавры. Собор открыт. Вдруг подумал: Шаляпин в церкви пел. Попробовать что ли? Вырос, как и все в те годы в абсолютно атеистической семье, хотя крещён. Кстати, крестик, что на меня надели в Никольском соборе в начале 46-го года до сих пор не менял. Зашёл, поговорил. Вечером стал на клирос, запел, и - как будто всю жизнь пел. Вплоть до того, что с лёгкостью стал читать церковно-славянские тексты в старом шрифте. Потом даже "Апостола" на службах читал с большим удовольствием в традиции русских протодиаконов. Почему? Родители - картографы-графики. Дома была тетрадка шрифтов - в детстве любил перерисовывать славянский, готический - самые красивые. Пригодилось. Оказался "готов"!
Так вот, это было всенощное бдение перед... праздником Преображения Господня. Вот я и "преобразился". Просто заболел церковью, красотой православного богослужения. Осуществил мечту: спел как солист почти всё, что Шаляпин записал на граммофон из литургической музыки. Дружил с духовенством, читал всё, что давали. Помню, был потрясён книгой "Дух, душа и тело" архиепископа Луки (Воино-Ясенецкого). Ещё потрясло то, что автор оказался доктором медицины, автором классического труда "Очерки гнойной хирургии", генералом военно-медицинской службы одновременно с монашеством и епископством.
Во многих ваших беседах в книге "Хроники российской саньясы" подчёркивается, что нужна катастрофа. И у меня она была. Профессиональная. С неё началась моя работа в медицине, в фонопедии. Пел больной (уже в театре, в Новосибирске), "заработал" кровоизлияние в слизистую голосовой складки, отслойку. Профессиональная травма. Некоторые не выкара...
Продолжение на следующей странцие...
