очему-то я никак не могу согласовать Данилоу, этого пандита из пандитов, с этим бредовым подражанием человека птичьему пению. Я чувствую, что меня разыгрывают. Или, возможно, разыгрывают Данилоу.
Но вполне может быть, что это и не так. О конечно же, это не так! Совершенно внезапно я чувствую, как мое понимание становится необычайно ясным, словно все в моем естестве, а также в самом пространстве-времени, в один миг разверзается до самих своих оснований. Меня переполняет ощущение, что мир совершенно очевиден. Я недоумеваю, как я или кто-либо другой могли раньше считать жизнь проблематичной или таинственной. Я прошу всех собраться возле меня.
"Слушайте, есть одна вещь, которую я вам должен сказать. Я никогда еще, никогда не видел ее так ясно, как сейчас. Однако не имеет ни малейшего значения, понимаете вы меня или нет, потому что каждый из вас вполне совершенен в своем теперешнем облике, даже если вы не подозреваете об этом. Жизнь, по своей сути, является действием, однако никто и ничто не совершает его. Для него нет никакой необходимости случаться ни сейчас, ни в будущем. Это действие движения, звучания и цвета, и подобно тому, как никто не совершает его, оно не случается ни с кем. Проблем жизни просто не существует. Жизнь - это всецело бесцельная игра, цветение, смысл которого в нем самом. В основе всего лежит действие. Время, пространство и множественность - его усложнения. Не существует никакого смысла его объяснять, поскольку объяснения - это еще одно усложнение, еще одно проявление жизни над самой жизнию, действия над действием. Боль и страдания - это крайние проявления игры, но, по большому счету, во вселенной нечего бояться, ведь, что бы ни происходило, оно ни с кем не происходит! Никакого эго вообще не существует. Эго напоминает кувырок, знание о знании, страх перед страхом. Этот причудливый завиток, еще одно необычное ощущение, нечто типа отдачи или эха, напоминающего непостоянство сознания, как и при беспокойстве".
Разумеется, когда я говорю, что жизнь - это всего лишь действие, деяние без действующего, пострадавшего и цели, мои слова звучат скорее тщетно и безнадежно, нежели радостно. Однако мне кажется, что эго - субстанциональная сущность, подвергающаяся воздействию переживаний, - это скорее минус, нежели плюс. Это отчуждение от переживаний, неполное участие в них. Тогда как в этот момент я чувствую себя полностью с миром, свободным от хронического противостояния переживаниям, поскольку это противостояние блокирует свободное течение жизни и делает наши движения похожими на движения закрепощенных танцоров. Однако мне не нужно преодолевать это сопротивление. Я вижу, что источник сопротивления - эго - является еще одной неотделимой от общего потока волной на его поверхности, и что на самом деле никакое сопротивление невозможно. Нет позиции, занимая которую можно противостоять жизни и действовать вопреки ей.
--------------------------------------------------------------------------------
Я снова выхожу в сад. Колибри порхают то вверх, то вниз в своем брачном танце, словно за кустами кто-то сидит и управляет ими. На стол подают фрукты и вино. Передо мной лежат апельсины - творения солнца, созданные по его образу, будто дерево отдало ему дань за полученное тепло. Затем я смотрю на бледно-зеленые, желто-зеленые листья деревьев, которые помню со времен раннего детства в рощах Кента, где распускающиеся весной почки рассыпаны по серым ветвям в клубящемся тумане. За ними стволы, ветки и сучья кажутся водянисто-черным фоном для освещенной солнцем листвы. Кусты фуксий - это хитросплетение стеблей, по которым разбросаны тысячи красных балерин в пурпурных юбках. А за ними возвышается до сумеречного неба роща исполинских эвкалиптов с их колышущейся массой отдельных вытянутых листьев. Все здесь напоминает мелодичную бессмыслицу и самоотверженное вокальное искусство индусских музыкантов.
Я вспоминаю слова из древнего тантрического писания: "Яко волны приходят с водой, а пламя с огнем, так мировые волны приходят с нами". Действия действий, волны волн - листья превращаются в гусениц, трава в коров, молоко в младенцев, тело в червей, земля в цветы, семена в птиц, кванты энергии в пестрые колышущиеся лабиринты мозга. И везде этот бесконечный экстатический космологический танец сопровождают тяжелые низкие полутона страданий: зубы, жующие чуткие нервные окончания; внезапно жалящая змея в полевой траве; быстрое падение лениво кружившего ястреба; ноющие мышцы лесоруба; бессонные ночи, проводимые за заполнением бухгалтерских книг, как того требует выживание в цивилизованном обществе.
Как непривычно естественно видеть, что боль - больше не проблема! Ведь боль вызывает затруднения только тогда, когда самосознание блокирует мозг и заполняет его коридоры повторящимся эхом - отвращение к отвращению, страх перед страхом, содрогание от содрогания, вина из-за вины - искаженные мысли, пойманные в круги бесконечных повторений. В своем обычном сознании человек живет подобно тому, кто пытается говорить в помещении с очень чутким эхом; он может чего-нибудь добиться только в том случае, если упорно игнорирует постоянное звучание отражений собственного голоса. Ведь в мозге существуют эха и повторящиеся образы всех уровней ощущений, мыслей и чувств, продолжающие звучать в катакомбах памяти. Трудность в том, что, принимая за разум обычные воспоминания, мы рассматриваем отдельные сообщения из этого хранилища информации как осмысленные комментарии к тому, что делаем в текущее мгновение. Так же как и от избытка спиртного, от избытка самосознания мы начинаем чувствовать, что двоимся, и принимаем этот двоящийся образ за два различных своих "я" - ментальное и материальное, контролирующее и контролируемое, благоразумное и спонтанное. Так, вместо того, чтобы просто страдать, мы страдаем от страдания, а затем страдаем от страдания от страдания.
Как всегда говорилось, ясность наступает с отказом от "я". Это означает, что нужно научиться просто не отождествляться с этими эхами и отражениями. В противном случае, мы оказываемся в зеркальном зале, где продолжаем танцевать, принимая свои отражения за своевольных партнеров по танцу. Мы движемся кругами, потому что следуем тому, что уже сделали. Мы теряем связь со своим подлинным естеством, представляющим собой не совокупность образов, а великое самостоятельное действие текущего мгновения, о котором у нас еще нет воспоминаний. Дар памяти и умение упорядочивать во времени события прошлого создает иллюзию, что прошлое так же относится к настоящему, как действующий - к своему действию, а движущий - к приводимому в движение. Поэтому, передавая инициативу нашим отражениям и живя с оглядкой на прошлое, мы находимся не совсем здесь и поэтому всегда немножко опаздываем на праздник. Но что может быть очевиднее понимания, что прошлое проистекает из настоящего, как расходящиеся волны за кормой корабля, и что если уж нам суждено жить в этой жизни, лучшее место для этого здесь?
--------------------------------------------------------------------------------
И вот вечер завершает день, который, как мне кажется, длился вечно. В одном конце сада на фоне далекой горной гряды за поляной возвышается полукруг высоких деревьев с густой листвой - полукруг чем-то напоминающий рощу перед древним храмом. Именно отсюда к нам приходят глубокие зелено-голубые сумерки, с приближением которых умолкают птицы и затихает разговор. Мы наблюдаем закат, сидя гуськом на коньке большого сарая, крытого дощечками из красного дерева. Потрескавшаяся и покоробившаяся крыша, кажется, доходит до самой земли. Перед нами, на западе, находится небольшая лужайка, где пощипывают траву две белых козы, а еще дальше в этом направлении виднеется дом Роберта с огоньками в кухонных окнах, которые говорят о том, что Берилла готовит ужин. Пришло время уйти в дом и предоставить сад пробуждающимся звездам.
Снова музыка - на этот раз клавесин со струнным оркестром и Бах в его торжествующем стиле. Я ложусь, чтобы послушать, и закрываю глаза. В течение всего дня волна за волной по всему спектру восприятия на меня то и дело нисходит осознание моего подлинного естества, которое есть самый первоисток вселенной. Я вижу также, что этот первоисток порождается и приходит в действие сам по себе, и что его дух игры и веселья лежит в основе многомерного танца жизни. В мире не осталось проблем, но кто в это поверит? Поверю ли в это я сам, когда вернусь в нормальное состояние сознания? Однако в следующее мгновение я вижу, что это не имеет значения. Я играю в прятки, и мое неведение является частью игры, в которой в смысле потерянности можно зайти очень далеко. Как далеко, в таком случае, можно в ней зайти в смысле найденности?
Словно в ответ на этот вопрос перед моими закрытыми глазами появляется символическое видение того, что Элиот назвал "неподвижной точкой кружащегося мира". Мне кажется, что я смотрю вниз на большой двор из окна замка, стены которого возвышаются над землей. Стены и двор сплошь покрыты керамическими изразцами, на которых изображены яркие золотые, пурпурные и голубые арабески. Сцену можно было бы принять за внутренний дворик какого-то персидского дворца, если бы она не была столь огромна и сверхъестественно изящна. В центре двора находится большая вогнутая арена, формой напоминающая одновременно и звезду и розу и окруженная филигранным мозаичным кругом, выполненным из киновари, золота и горного хрусталя.
В это время на арене под музыку совершается какой-то ритуал. Поначалу общее настроение действа величественно и царственно, будто воины при оружии и придворные в разноцветных мантиях танцуют перед королем. По мере того, как я наблюдаю за ними, настроение меняется. Придворные становятся ангелами с огненно-золотистыми крыльями, а в центре арены появляется круг ослепительного пламени. Глядя в этот круг, я в течение одного мгновения вижу лик, напоминающий мне изображение Кристоса Пантократора на византийской мозаике, и замечаю, что ангелы в благоговейном ужасе попятились назад, прикрыв лица крыльями. Но лик исчезает. Кольцо пламени становится все ярче и ярче, и я вижу, как крылатые создания снова устремляются к нему с выражением не ужаса, а нежности - ибо пламени неведом гнев. Его тепло и сияние - "пламени ласкающий язык" - были откровением столь возвышенной любви, что я почувствовал, что увидел святая святых.
Эпилог
Как я уже говорил, настоящее эссе о действии веществ, изменяющих сознание, является описанием нескольких экспериментов, которые представлены здесь мною как один, чтобы придать повествованию поэтическое звучание. И все же в ходе изложения я старался придерживаться схемы отдельного переживания - своеобразной последовательности циклов, в каждом из которых личность распадается, а затем снова интегрируется, но на этот раз, как кажется переживающему, уже на более разумной основе. Так, вначале личность переживающего чаще всего представляется ему чем-то невообразимо древним, отдаленно знакомым - и при этом преобладают магические, мифологические и архаические ассоциации. Под конец же эксперимента она становится тем, чем человек является в непосредственном настоящем, поскольку теперь ему кажется, что творение мира вершится не в невообразимо отдаленном прошлом, а в вечном настоящем. Похожим образом игра жизни поначалу представляется довольно циничной; она кажется необычайно запутанным противоборством, коварство которого закралось даже в самые альтруистические человеческие начинания. Впоследствии человек начинает во всей этой истории чувствовать себя "старым плутом", и смех одерживает верх над цинизмом. Однако в конце концов ненасытный космический эгоизм преображается в маску, под которой скрывается немотивированная игра любви.
Однако я не желаю ничего обобщать. Я рассказываю лишь о том, что пережил сам, и хочу еще раз подчеркнуть, что психоделики никоим образом не являются мудростью разлитой в бутылки и готовой к употреблению. Я чувствую, что, не будь я философом и писателем, вещества,...
Продолжение на следующей странцие...
