В Н И М А Н И Е !
Перед тем, как прочесть эту книгу, постарайтесь отвлечься от всего суетного, попытайтесь сосредоточиться и прислушайтесь к своей душе: достаточно ли готова она к тому, чтобы сейчас, сегодня прикоснуться к сокровенным знаниям, проливающим свет на ваше собственное предназначение в этой жизни и на этой Земле?
И если, с максимальной сосредоточенностью и беспристрастностью взглянув в глубину своего "я", вы увидите, что ваша душа недостаточно чиста, недостаточно глубока, недостаточно светла,- не открывайте эту книгу! Пусть уж лучше она навсегда останется для вас непрочитанной и закрытой. Потому что книга эта не воскресит мёртвого от рождения и не снимет мутную пелену с не видящих Света глаз. Потому что обращена она только к духовно зрячим, только к поистине живым, только к взыскующим правды и негасимого света,- к тем, кто ради совершенства знания и совершенства духа не убоится самоотверженных усилий, подвижнических деяний и великого самопожертвования!
Итак, пусть ничья нечистая рука да не откроет Закрытую Книгу! И пусть ничей лукавый и недобрый взгляд да не осквернит её сокровенные письмена!
А.С.
ОБРЕТЕНИЕ ЗАКРЫТОЙ КНИГИ
Летом 1989 года я в одиночку совершал путешествие по Горному Алтаю,- одному из последних девственно-чистых мест нашей Земли, ещё не осквернённому грубым и разрушительным вторжением так называемой цивилизации.
Ранним утром 19 июля я оставил за собой пос.Турочак и отправился на юго-восток с тем, чтобы выйти к северной оконечности Телецкого озера. Ко второй половине следующего дня я достиг намеченной цели, миновал посёлок Артыбаш и преодолев еще около 12-15 км, продвигаясь вдоль берега озера на юго-восток, к вечеру устроил привал неподалёку от северо-западной границы Горно-Алтайского заповедника.
Я рассчитывал, заночевав на берегу, на следующий день отправиться на надувной лодке к крайней южной точке Телецкого озера - к устью реки Чулышман, а затем, дождавшись там рейсовый вертолёт, добраться на нём до райцентра Усть-Улаган, после чего выйти на Чуйский тракт и по нему вернуться в г.Бийск.
После ужина я устроился на ночлег возле догорающего костра и, едва дождавшись захода солнца, почти тотчас заснул.
Так как даже в середине лета, обычно очень жаркого в Горном Алтае, в окрестностях Телецкого озера по ночам бывает довольно холодно, я проснулся гораздо раньше, чем предполагал: приблизительно в пять часов утра или около того. Чтобы согреться, я снова развёл костёр, а чуть позже отправился к находившейся неподалёку безымянной речке, пересекающей пляж и впадающей в озеро, чтобы набрать в котелок воды для чая.
Возвращаясь с полным котелком к своему костру, я обратил внимание на странного вида белую птицу, парящую в небе над озером. Внешне она напоминала белого сокола - довольно редкую степную птицу, которую я однажды уже видел в Калмыкии. Но мне показалась весьма странной её величина: по своим размерам она превосходила белого сокола в два, а то и в три раза. Каким бы я ни был профаном в орнитологии, я не мог не удивиться тому, что увидел здесь, в горах, типично степную птицу, да ещё и, пожалуй, принадлежащую к неизвестному виду.
Спустя непродолжительное время странная птица, спустившись метров на двадцать ближе к поверхности озера, взмахнула крыльями и, взяв направление на юго-восток, вскоре скрылась на вершине довольно высокой, густо поросшей лесом сопки, где, вероятно, находилось её гнездо с выводком.
Никогда раньше я не видел ничего подобного на Алтае, хотя и бывал там не раз. Мне, конечно, приходилось слышать от местных жителей о разных "чудесах" и в высшей степени невероятных событиях, время от времени якобы происходящих в алтайских горах, особенно в южной части Горного Алтая. Года за два до описываемых событий один молодой алтаец, внук потомственного шамана, сидевший рядом со мной в тряском автобусе, петлявшем по самоубийственному серпантину Чуйского тракта, подробно рассказывал мне и о явлениях "алтайской девы" высоко в горах, и о "большой белой птице, душе Земли", которую, по его словам, можно увидеть только "раз в сто лет". Но я никогда особенно не верил во все эти алтайские легенды и мифы, полагая, что большей части из всех этих явлений можно было бы дать вполне естественные объяснения. И вот теперь мой всегдашний скептицизм и моё "здравомыслие", которое я привык ставить себе в заслугу, были, если и не разбиты вдребезги, то сильно поколеблены. Или я действительно стал свидетелем явления одного из сверхъестественных персонажей алтайской мифологии,- думал я, сознавая при этом всю абсурдность такого предположения,- или же, что было, пожалуй, не менее невероятным, мне посчастливилось увидеть птицу исключительно редкого вида, до сих пор никому не известного.
Чтобы развеять эти сомнения, я принял решение ещё до полудня подняться на вершину этой сопки, или, сказать точнее, небольшой горы, на которую, если довериться своему зрительному восприятию, якобы опустилась гигантская птица: если то, что я видел, происходило в реальности, то там, на вершине, должны были остаться какие-то материальные свидетельства происшедшего, например, гнездо с птенцами или остатки пищи.
Согреваясь горячим чаем, я сидел у костра до тех пор, пока солнце не поднялось над горами, а затем, умывшись озёрной водой и сложив все свои пожитки в рюкзак, отправился в тайгу, пытаясь выйти на какую-нибудь тропу или найти русло горной реки, которое помогло бы мне совершить это довольно трудное восхождение.
Вскоре я наткнулся на источник, берущий начало у основания почти отвесной скалы, испещрённой всевозможной шаманской символикой: это был один из тех бесчисленных родников с кристально-чистой ледниковой водой, которые глубоко почитаются коренными алтайцами, видящими в них обиталища горных духов. В одном месте русло источника было углублено и расширено, образуя таким образом нечто вроде лунки, дно которой было сплошь усеяно монетами самого разного достоинства,- от одной копейки до полтинника: эти деньги являлись подношением божеству, живущему в источнике, от которого взамен, вероятно, ожидали удачи на охоте или хотя бы благополучного возвращения из тайги. Рядом с родником росло небольшое деревце, не более полутора метров высотой, к ветвям которого было привязано множество белых, отчасти уже истлевших матерчатых лоскутков: каждый из них, насколько мне было известно, означал, что человеческая просьба была услышана и исполнена, в честь чего благодарным алтайцем и был привязан к дереву ритуальный лоскуток.
От источника, на дно которого и я бросил свою монетку, я вышел на едва приметную тропу, которая вскоре вывела меня к руслу одной из тех горных рек, которые существуют только весной, во время таяния ледников, а к середине лета превращаются в довольно жалкий ручей, вяло стекающий вниз со своих отвесных каменных порогов, похожих на гигантские ступени какой-то фантастической лестницы, проложенной по дну ущелья с восточных предгорьев - до берега Телецкого озера.
Для того, чтобы взобраться на вершину горы, мне было необходимо пересечь русло и, выйдя на противоположный берег, около одного километра продвигаться вдоль него вверх, а затем свернуть вправо и продолжать подъём уже непосредственно по склону. Сняв обувь, я кое-как преодолел русло реки, с каждым шагом по влажным и скользким каменным плитам рискуя потерять равновесие и свалиться с одной "ступени" трёхметровой высоты на следующую, что означало бы почти неминуемую гибель для того, кто попал бы в такую беду в одиночку.
Переведя дух на другом берегу, я с некоторым страхом подумал о том, что на обратном пути мне придётся повторить это действие ещё один раз и, пожалуй, уже пожалел, что вообще впутался в это дело. Но отступать было поздно, и я, надев ботинки, начал своё восхождение.
Из-за большой крутизны склонов горы мне пришлось взбираться вверх не напрямую, а как бы по спирали, постепенно огибая сопку по часовой стрелке.
Довольно быстро, всего за час или полтора достигнув вершины, я скинул с плеч рюкзак и огляделся по сторонам: вокруг не было заметно никаких свидетельств того, что в предыдущую сотню лет это место посещало какое-либо существо крупнее белки. Среди поваленных грозой в незапамятные времена гигантских стволов лиственницы и кедровой сосны, сплошь заросших влажным тёмно-зелёным мхом, вырос какой-то особенно густой, колючий и совершенно непролазный кустарник, о который я тут же расцарапал в кровь свои руки и плечи.
Так и не найдя здесь ни самой птицы, ни её гнезда, ни вообще каких бы то ни было следов её присутствия, я, сильно разочарованный, но с чувством исполненного долга, стал подумывать о том, как проще было бы вернуться отсюда назад. Я решил ещё раз обойти вершину сопки кругом, чтобы выяснить, с какой стороны находится Телецкое озеро и где следовало бы начать спуск. Несколько раз я обогнул вершину кругом,- сначала в некотором недоумении, а затем и в полнейшем отчаянии: озера не было видно ни с какой стороны!
Я отдавал себе отчёт в очевидной абсурдности происходящего: относительно того места, где я находился, Телецкое озеро должно было занимать весь горизонт от юго-востока до северо-запада, то есть добрую половину всего обозримого пространства, но там, где оно должно было находиться, я видел одну только горную тайгу,- тайгу до самого горизонта!
В полной растерянности я уселся на свой рюкзак, не зная, что делать дальше. Я вспомнил рассказы местных жителей о злосчастных охотниках и золотоискателях, не заблудившихся и пропавших, но бесследно сгинувших в "сопредельном пространстве", в которое будто бы можно совершенно случайно, даже и не заметив этого, войти, но вот выйти почти невозможно.
И тут я вдруг всем своим существом и совершенно отчётливо почувствовал, что за мной давно уже, с той самой минуты, как я вошёл в тайгу, пристально и довольно бесцеремонно следят, - не десятки и не сотни, но многие тысячи пар глаз, тысячи невидимых существ, или сущностей, или, точнее сказать, "самостей", живых душ, пребывающих во всём, что было вокруг: в кустах, в траве, в деревьях, слегка раскачиваемых лёгким и тёплым ветром с юга,- одним словом, пребывающих во всём, что жило, что росло, и в чём мы, по своему бесчувствию, эгоизму и человеческой заносчивости ничуть не склонны даже и предполагать наличия живой души, способной любить или ненавидеть, страдать и сострадать, испытывать радость или боль...
Мне казалось, что они, те, кто наблюдал за мной, пытаются определить, кто я для них: друг? враг? или просто некое нейтральное, хотя и экзотического вида существо, непонятно для какой надобности вторгшееся на их территорию, в их владения?
Их, в напряжённой сосредоточенности наблюдавших за мной, пристально следивших за каждым моим шагом, за каждым моим движением, было так много,- так неисчислимо много! - что все они вскоре слились в моём восприятии в нечто единое, в живую Тайгу-как-таковую.1
Наконец Тайга, как мне показалось, вынесла свой вердикт по отношению к вторгшемуся в неё пришельцу: это - человек, это - враг, это Тот-кто-убивает-живое.
Внезапный, пришедший как бы ниоткуда порыв ветра прошумел в кронах деревьев, приведя в хаотическое движение сучковатые ветви сосен и пихт. Два-три могучих ствола едва заметно качнулись и угрожающе заскрипели,- но тотчас замерли, как только я, обернувшись, попытался найти их глазами.
И тогда я, наконец, не то что бы вполне отчётливо осознал, но, скорее, "почуял нутром", что я, как человек, вызываю у тайги такие же чувства, какие испытывает не до конца добитая жертва по отношению к своему убийце: ужас, ненависть и отчаяние. И это было невыразимо горькое открытие.
"Почему?! За что?!"- думал я. - "Ведь я не желаю ей, Тайге, никакого зла! Ведь я, наоборот, люблю её,- иначе зачем бы я пришёл к ней, вошёл в неё? Почему же я (я!) вызываю в ней такой ужас и такую ненависть по отношению к себе?!"
Моя обида была глубока и, как мне тогда казалось, справедлива. Я сел на рюкзак, достал сигареты - и замер с горящей спичкой в руке,- до тех пор, пока она не обожгла мне пальцы и не погасла.
Да! Я наконец-то понял, что и я сам, только лишь потому,...
Продолжение на следующей странцие...
