век, который был ведущим, махнул своей лампой вверх и
вниз. Это, казалось, был знак, что мы прибыли к месту назначения. Справа
от меня, неподалеку был темный силуэт низкого дома. Все пришедшие
разошлись в разных направлениях. Я поискал дона Хуана. Его было трудно
найти в темноте. Я некоторое время бродил, шумно натыкаясь на все, пока не
заметил, что он сидит на камне. Он опять сказал мне, что мой долг будет в
том, чтобы подносить воду тем, кто участвует в митоте. Этой процедуре он
обучил меня уже несколько лет назад. Я помнил каждую деталь, но он
настаивал на том, чтоб освежить память и вновь показал мне, как это
делается.
Затем мы прошли в заднюю часть дома, где собрались все. Они развели
костер. Примерно в 5 метрах от костра был чистый участок, покрытый
соломенными циновками. Мочо - человек, который нас вел, сел на циновку
первым; я заметил, что у него отсутствует верхняя половина левого уха, что
объясняло причину появления его прозвища. Дон Сильвио сел справа от него,
а дон Хуан - слева.
Мочо сидел лицом к огню. Молодой человек приблизился к нему и положил
перед ним плоскую корзину с батончиками пейота; затем этот молодой человек
сел между мочо и доном Сильвио. Другой молодой человек принес две большие
корзинки, поставил их рядом с пейотными батончиками и сел между мочо и
доном Хуаном. Затем еще двое молодых людей сели по бокам дона Сильвио и
дона Хуана, образовав кружок из семи человек. Женщины остались внутри
дома. Обязанностью двоих молодых людей было поддерживать огонь костра всю
ночь, а один подросток и я должны были хранить воду, которая должна быть
дана семи участникам после их ночного ритуала. Мы с мальчиком сели у
камня. Огонь и сосуд с водой находились на равном расстоянии от круга
участников.
Мочо - ведущий - запел свою пейотную песню; его глаза были закрыты;
его тело покачивалось вверх и вниз. Это была очень длинная песня. Языка я
не понимал. Затем все остальные пропели свои пейотные песни. Они,
очевидно, не следовали никакому предустановленному порядку. Они явно пели,
каждый тогда, когда он чувствовал к этому потребность.
Затем мочо взял корзину с пейотными батончиками, взял два из них и
положил ее опять в центре круга. Следующим был дон Сильвио, а затем дон
Хуан. Четверо молодых людей, которые, казалось, были отдельной группой,
взяли каждый по два батончика по очереди против часовой стрелки.
Каждый из семи участников спел и съел по 2 батончика пейота
последовательно 4 раза. Затем они пустили по кругу другие две маленькие
корзинки с сухими фруктами и сушеным мясом.
Этот цикл они повторяли в различное время ночи, однако я не смог
усмотреть какого-нибудь скрытого порядка в их индивидуальных движениях.
Они не разговаривали друг с другом; они скорее были сами по себе и сами
для себя. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из них хотя бы один раз
обратил внимание на то, что делают остальные.
Перед рассветом они поднялись, и мы с молодым парнем дали им воду.
После этого я вышел пройтись вокруг, чтобы сориентироваться. Дом был
однокомнатной хижиной, низким саманным сооружением с крышей из хвороста.
Окружающий пейзаж был очень подавляющим. Хижина была расположена в
холмистой равнине со смешанной растительностью. Кустарники и кактусы росли
вперемежку, но деревьев не было совершенно. Я не испытывал желания
удаляться от дома.
Утром женщины ушли. Мужчины в молчании передвигались вблизи дома.
Около полудня все мы опять сели в том же порядке, как и предыдущей ночью.
Корзина с сушеным мясом, нарезанным на куски такой же величины, что и
батончики пейота, пошла по кругу. Некоторые из мужчин пели свои пейотные
песни. Через час или около того все они поднялись и разошлись в разные
стороны.
Женщины оставили горшок каши для тех, кто следит за огнем и водой. Я
немного поел, а затем проспал большую часть второй половины дня.
После того, как стемнело, молодые люди, ответственные за огонь,
развели опять костер, и цикл поедания пейота начался вновь. Он примерно
шел по тому же порядку, что и предыдущей ночью, и кончился на рассвете.
В течение всей ночи я старался наблюдать и записывать каждое
отдельное движение каждого из семи учатсников в надежде раскрыть малейшую
форму видимой системы словесной или бессловесной связи между ними. Однако,
в их действиях не было ничего, что указывало бы на скрытую систему.
В начале вечера цикл поедания пейота возобновился опять. К утру я
знал, что потерпел полную неудачу в попытках найти ключи, указывающие на
скрытого лидера, или раскрыть хоть какую-нибудь форму скрытой коммуникации
между ними или какие-либо следы их системы соглашения. Весь остаток дня я
сидел, приводя в порядок свои записи.
Когда мужчины собрались опять для четвертой ночи, то я каким-то
образом знал, что эта встреча будет последней. Никто ничего об этом не
говорил мне, однако я знал, что на следующий день они все разъедутся. Я
вновь сел у воды, и каждый занял свое место в том порядке, какой был
установлен ранее.
Поведение семи человек в кругу было повторением того, что я видел три
предыдущие ночи. Я ушел в наблюдение за их движениями, также, как я делал
ранее. Я хотел записать все, что они делали, каждое движение, каждый жест,
каждый звук...
В какой-то момент я услышал своего рода гудение в ушах. Это было
обычным звоном в ушах, и я не придал ему значения. Гудение стало громче,
однако оно все еще было в границах моих телесных ощущений. Я помню, что
стал делить свое внимание между людьми, за которыми я наблюдал, и звуком,
который я слышал. Затем в определенный момент лица людей стали, казалось,
ярче; как будто бы включили свет. Но это было не совсем так, как если бы
включили электрический свет или зажгли лампу, или как если бы их лица
освещал свет костра. Это скорее было похоже на люминисценцию, розовое
свечение, очень размытое, но заметное с того места, где я сидел. Гул,
казалось, увеличился. Я взглянул на подростка, который был со мной, но тот
спал.
К тому времени розовое свечение стало еще более заметным. Я взглянул
на дона Хуана. Его глаза были закрыты; так же были закрыты глаза у дона
Сильвио и у мочо. Я не мог видеть глаза четырех молодых людей, потому что
двое из них склонились вперед, а двое сидели спиной ко мне.
Я еще больше ушел в наблюдение. Однако, я еще полностью не понял, что
я действительно слышу гудение и действительно вижу розовое свечение,
охватывающее людей. Через минуту я сообразил, что размытый розовый свет и
гудение были очень постоянны. Я пережил момент сильнейшего замешательства,
а затем мне пришла в голову мысль, ничего общего не имеющая с окружающим и
происходящим, как и с той целью, которую я поставил себе, находясь тут. Я
вспомнил одну вещь, которую моя мать сказала мне, когда я был ребенком.
Мысль была отвлекающей и очень неуместной; я попытался отогнать ее и
вновь заняться наблюдением, но не мог этого сделать. Мысль возвращалась.
Она становилась сильнее и более требовательной, и затем я явно услышал
голос моей матери, которая позвала меня. Я услышал шлепанье ее тапочек и
затем ее смех. Я оглянулся, ища ее. Мне представилось, что благодаря
какому-то миражу или галлюцинации я понесусь сейчас во времени и
пространстве и увижу ее, но я увидел только сидящего подростка. То, что я
увидел его рядом с собой, встряхнуло меня, и я испытал короткий момент
легкости и трезвости.
Я опять посмотрел на группу мужчин. Они совсем не изменили своего
положения. Однако свет пропал и также пропало гудение у меня в ушах. Я
почувствовал облегчение. Я подумал, что галлюцинация, в которой я слышал
голос своей матери, прошла. Ее голос был таким ясным и живым. Я вновь и
вновь думал, что на мгновение этот голос чуть не поймал меня. Я мельком
заметил, что дон Хуан смотрит на меня, но это не имело значения.
Меня гипнотизировало воспоминание о голосе моей матери, позвавшем
меня. Я отчаянно старался думать о чем-либо другом. И потом я вновь
услышал ее голос так ясно, как если бы она стояла у меня за спиной. Она
позвала меня по имени. Я быстро повернулся, но все, что я увидел, так это
силуэт хижины и кустов за ней.
То, что я услышал свое имя, привело меня в глубокое замешательство. Я
невольно застонал. Я почувствовал себя холодно и очень одиноко и начал
плакать. В этот момент у меня появилось ощущение, что я нуждаюсь в ком-то,
кто бы обо мне заботился. Я повернул голову, чтобы посмотреть на дона
Хуана; он смотрел на меня. Я не хотел его видеть и поэтому закрыл глаза. И
тогда я увидел свою мать. Это не был мысленный образ моей матери так, как
я обычно о ней думал. Это было ясное видение ее, стоящей рядом. Я
почувствовал отчаянье. Я дрожал и хотел убежать. Виденье моей матери было
слишком беспокоящим, слишком чуждым тому, что я искал на этом пейотном
собрании. Однако не было, пожалуй, способа избежать этого.
Вероятно, я мог бы открыть глаза, если б действительно хотел, чтоб
видение исчезло, но вместо этого я стал его детально рассматривать. Мое
рассматривание было больше, чем простое смотрение на нее; это была
подсознательная скурпулезность и тщательность. Очень любопытное чувство
охватило меня, как если б это было внешней силой, и я внезапно
почувствовал ужасающую тяжесть любви моей матери. Когда я услышал свое
имя, я как бы разорвался; память о моей матери наполнила меня нервозностью
и меланхолией, но когда я рассмотрел ее, то я понял, что никогда не любил
ее. Это было шокирующее открытие. Мысли и видения хлынули на меня, как
обвал. Видение моей матери должно быть тем временем исчезло. Оно более не
было важным. Я не был более заинтересован в том, что там делали индейцы.
Фактически, я забыл о митоте. Я был погружен в серию необычных мыслей;
необычных, потому что это было больше, чем просто мысли; это были
законченные единицы ощущений, являвшихся эмоциональными определенными и
бесспорными доказательствами истинной природы моих взаимоотношений с моей
матерью.
В определенный момент приток этих необычных мыслей прекратился. Я
заметил, что они потеряли свою текучесть и свое качество целостных единиц
ощущения. Я начал думать о других вещах. Мой мозг запинался. Я подумал о
других членах моей семьи, но эти мысли не сопровождались уже видениями.
Тогда я взглянул на дона Хуана. Он стоял. Остальные мужчины тоже стояли, и
затем они все пошли к воде. Я подвинулся и толкнул паренька, который все
еще спал.
Я рассказал дону Хуану всю последовательность моих поразительных
видений почти сразу же, как только мы сели в мою машину. Он засмеялся с
большим удовольствием и сказал, что мое видение было знаком, указанием
таким же важным, как и мой первый опыт с мескалито. Я вспомнил, что дон
Хуан истолковал те реакции, которые я имел, когда впервые попробал пейот,
как первостепенной важности указания; фактически, благодаря этому он и
решил учить меня.
Дон Хуан сказал, что в течение последней ночи митота, мескалито так
явно указал на меня, что все были вынуждены повернуться ко мне и
поэтому-то он и смотрел на меня, когда я взглянул в его сторону.
Я захотел узнать его истолкование моих видений, но он об этом не
хотел говорить. Он сказал, что что бы там я ни увидел - это чепуха по
сравнению с указанием.
Дон Хуан продолжал говорить о том, как свет мескалито покрыл меня и
как все это увидели.
- Это действительно было кое-что, - сказал он. - я, пожалуй, не мог
бы потребовать лучшего знака.
Мы с доном Хуаном явно шли по двум разным проспектам мысли. Он был...
Продолжение на следующей странцие...
